Таня лежала на кушетке. Мягкий утренний свет из оконца опускался на ее босые ступни, латексный валик массировал затылок, снимая напряжение. Рука потянулась за стаканом воды, оставленном на миниатюрном столике предупредительной Сьюзен – такое обращение к себе предпочитает Танина психотерапевт. Это к ней в кабинет девушка, собственно, и ворвалась чуть свет в чем была – в ночной сорочке, из палаты бегом, босая по голому полу.
– Сюзанна Аркадьевна, – в который раз пыталась начать Таня. Сделав глоток, она перебирала в уме нескладную конструкцию из образов и ощущений случившегося. Именно случившегося, – в том, что кошмар не происходил из сна или продуцировался видением, а случился и состоял его чудовищный необъяснимый парадокс. Она была уверена в этом, как и в том, что все сказанное ею и все, что еще предстоит рассказать, будет искажением, смысловым вывертом, потому как истинно виденное ею и с нею произошедшее невозможно описать никакими словами.
– Сьюзен, – поправила Таню терапевт, бархатным голосом приглашая, участливым взглядом из-под круглых очков в тонкой как ниточка оправе взывая к доверию.
– Сьюзен, – Таня поставила стакан на место, нечаянно дрогнув рукой, и несколько прозрачных капель скользнули на стеклянный столик. – Мне привиделся жуткий кошмар. Звучит нелепо, но я не могу отделаться от мысли, что это было наяву.
Доктор ободряюще кивнула, всем видом выражая серьезность, внимая каждому слову, и Таня продолжила, не отрывая взгляда от замерших капель:
– Я все еще находилась в палате, только помещение будто бы опустело: ни мебели, ни окон, ни стен. Тем не менее, иной недоступной пониманию частью разума я переживала свое присутствие именно в той палате, где я мирно уснула ночью и под утро рассчитывала мирно проснуться. Я смотрела на себя со стороны в нерушимой темноте незнамо откуда, и я же одновременно ощущала себя там, куда смотрю – была и зрителем, и участником одномоментно.
Под доступным мне углом зрения я видела бесформенное чудище, не похожее ни на какое известное существо, но вместе с тем, живое, оно двигалось, ежесекундно видоизменяясь: то вытягивалось в длину, то округлялось в шар, увеличиваясь в объеме, и где-то среди всей этой живучей массы зияла дыра, нещадно демонстрируя внутренности – кричаще уродливые, пульсирующие, живые. И где-то там, внутри, в окружении переплетенных меж собою, похожих на провода с прожилками крови кишок, зловонных и склизких, я, подсматривающая из-за угла, рассмотрела себя. И я же, будучи одновременно внутри, задыхалась в кровавых нечистотах монстра, путалась в слизи и «проводах», стремясь выбраться.
Минуя череду мыслей о спасении, мое второе зрение со стороны выхватило из мрака еще одно существо: оно наблюдало за мной, выжидало и пугало сильнее пленившего меня монстра, потому как (в том не могло быть ошибки) во сто крат превосходило голодное чудище в силе. Мне сложно его описать, он не был похож на зверя, – имея человеческое сложение, он не имел лица; имея очертание черепа, не имел головы. Он был не-человеком, объемлющим собою весь окружавший мрак, царя над мраком, с бесчеловечным равнодушием камня.
Чудовищный страх удвоил мои силы, я, что есть мочи, принялась яростнее выкарабкиваться, скребя руками в зловонном чреве монстра, хлебала гадкую жижу и жмурилась от отвращения. Глаза разъедала боль, но внезапно веки распахнулись рассвету: я узнала палату, где уснула – на месте кровать и тумбочка, и спасительный луч солнца за окном. Но ладони мои еще хранили следы мерзкой слизи, и нос отчетливо ощущал запах нечистот. Всем нутром моим вновь овладел страх, что кошмар вот-вот вернется, и монстр не отпустил меня, а лишь затаился до поры. Тогда я и рванула к вам в кабинет, забыв о времени и не заботясь о виде, с одной лишь мыслью – сбежать из того места, где тьма в любой миг способна поглотить все предметы и выплюнуть взамен смердящего монстра и леденящего душу стальным бесстрастием не-человека.
