СХОДНИК-II

I

… Сожитель избыточно эмоциональной Тихомиры, чуть не лишившей десятского зрения, а неправедным было сие намерение, лютое, выглядел ухоженным и с аккуратно постриженной бородой.

Явно свежевыстиранная рубаха – по-домашнему, навыпуск, была лишь чуть примята ото сна и выглядела, будто токмо вечор пошита.

По всему смотрелось: соблюдался он в уюте, сытости, да и под строгим приглядом, а о хмельном, похудев и словно помолодев, даже мечтать забыл!

«Во, что делают сливки, а еще и масло из них, с теми, кто ослаб крепостью духа! Вконец переменился Негослав! Выбыл из рядов. Не пойдешь с таковым по бабам або в разведку! А ведь было: подавал надежды…», – мысленно удостоверились ловчий с десятским и молча опечалились.

– О чем расшумелись, други? – промолвил Негослав, неторопливо почесывая грудь сквозь рубаху. – Не возразили ли чем любезной моей?

– И не собирались даже! – открестился Шадр, токмо что уличенный, что подкатывал к той с намерениями блудного свойства, нарвавшись на нелюбезность, и опасавшийся продолжения разбора своей недостойности, позорящей честной мужской род. Ибо презренны соблазнители, не достигнувшие взаимности у объектов своих вожделений! – Привели мы мальчонку из печенежского стана, она же предположила, что обижаем сей.

А иное замыслено нами…

– Вот и выкладывайте! – встряла Тихомира, еще не вполне остыв и уверенно читая в мыслях неудачливого ходока по ее вдовью честь, из-за оплошки коего Нечай едва не стал убогим и сирым калекой с пустыми глазницами, добывающим на черствый хлеб насущный, вымаливая подаяния.

– Не ведаем мы, кто оный малец, спасенный Нечаем от рабства и обмененный на хомут, кем прозывается и чем питается, ведь даже накормить его не можем, хотя голодны и сами. А Негослав – истинно разумник отроду, и права ты была, пригрев такового, да и возвысив почти до себя самой, сведущ в печенежском наречии. И решили мы обратиться к тебе, дабы помог он по настоянию твоему, – замысловато ответствовал Шадр с присущим ему хитроумием, ублажая тщеславие домовладелицы и пребывая в уверенности, что верно оценит Тихомира тот респект, понеже не бывает женщин, кои отвергли бы адресную лесть, возвышающую их в собственных очах.

Да ведь и не отвергла! – мысленно простив негоднику грехи его.

– Будь по-вашему! – заключила она. – Настою! Ведь доброе у мя сердце…

Негослав, коханый мой, пособи дружкам своим! Расспроси ребятенка, не кормленного!

Негослав разом приосанился, понеже не бывает мужчин, кои отвергли бы ласковое женское слово, возвышающее их в собственных зенках. И о чем-то спросил малого, подвинутого вперед Шадром, на говоре, понятным лишь им.

О чем вещал коханый трезвенник, уж непригодный для хождения с ним в разведку и туда, где намного слаще оной, сотоварищи могли токмо предполагать.

Однако Шадр ощутил, что плечико, за кое держал мальчугана, напряглось при первых словах Негослава, а вслед отчасти обмякло. И мало-помалу начал он лопотать – очевидно, понимая самодеятельного толмача.

А Тихомира явно приступила сопереживать – вероятно, реагируя на мимику мелкого по годам и росту печенега; сотоварищи же взирали на ее сожителя, пытаясь угадать, о чем речь, по выражению его лика.

Содержательный диалог старого и малого продолжался не столь и долго. Поелику на всем его протяжении Нечаю лишь единожды привиделся накрытый стол – с добрым ковшом медовухи и бычьим мясцом с вертела, поданным крупными кусками, хотя допускал он и компромисс в виде молочного поросенка в нежной корочке и лучше бы с хреном; меж тем, на маршруте следования сюда данный мираж являлся ему аж осьмикратно, неизменно вызывая обильное слюноотделение.