Яшка

«Раз, два, три, четыре, пять…

«Раз, два, три, четыре, пять,

Я иду искать.

Кто не спрятался – я не виноват…»

Из детской считалки.

Мир всегда упорно разделялся на своих и чужих. В пять лет, и в десять, и в пятнадцать, в семнадцать и в двадцать два, и в двадцать шесть и… Впрочем, нет. Пока ещё никакого «и» нет. Наверное, оно еще будет.

В пять лет своими были папа и мама, годовалая сестрёнка Муся и большой плюшевый мишка, которого папа привез ему, Якову, нет, тогда еще Яшке на день рождения. Ещё свои были: бабушка Соня, мамина мама, и бабушка Маша, мама папина. Поначалу, это казалось ужасно непонятно и чудно. Потом усвоилось. Свой был доктор Александр Михайлович, который наблюдал Яшку в больнице, когда их с мамой положили на операцию. Александр Михайлович почти всегда улыбался и часто разговаривал с Яшкой, не только расспрашивая его про самочувствие, но и вообще, про жизнь. Ещё свои были Тимка Бусин, Антошка Гейнц и Олька Муртазалиева. Они все вместе ходили в детский сад, в Яшкину группу. С Олькой их дразнили «жених и невеста», но Яшка не обижался и говорил, что когда вырастут, они с Олькой обязательно поженятся. Антошка Гейнц был самым близким другом, так считал Яшка, а как считал сам Антошка – было неизвестно, да, впрочем, Яша никогда об этом не спрашивал, всё было ясно и без этого.

Тима был в группе командир. Серьёзный, всегда красивый, опрятный, подтянутый, он верховодил в играх, и его часто ставили всем в пример за хорошее поведение. С Яшкой они иногда играли вместе, а иногда дулись друг на друга и даже дрались, но и при этом относясь друг к другу со сдержанным уважением. Но всё равно, Тимофей был свой. Своя была и воспитательница Галина Марковна. Умная, рассудительная, очень добрая (даже когда строго делала замечания).

А вот другая воспитательница, Алевтина Тимофеевна, своей уже не была. Не потому, что она могла накричать или часто сердилась, или не разрешала чего-то, вовсе нет. Алевтина Тимофеевна тоже была доброй, но как-то совсем по-другому. Как по-другому, Яшка тогда ещё не знал. Но границу чувствовал чётко. У него, вообще, с самого раннего возраста было какое-то особое чутьё на границы. Маленький он никогда не выползал за границу кровати, если случайно забыли поставить спинку, палец к горящей спичке подносил всегда так, чтобы было тепло, но при этом не обжигало. И даже один раз, бегая с мальчишками во дворе, чудом удержался на краю свежевыкопанной канавы, которую какой-то дурак вырыл прямо посреди улицы и наполнил водой. На самом деле, это меняли водопроводные трубы, но Яшка же этого не знал. А носился он, по словам мамы, как угорелый, ничего перед собой не видя. Да, не видя. Зато, чувствуя.

Понятие «чужие» появится у Яшки позже, потом, когда он станет Яшей, Яковом и даже Яковом Борисовичем. А пока, кроме «своих», были еще «не свои». К «не своим», кроме Алевтины Тимофеевны, относились тёти и дяди, двоюродные и троюродные братья и сёстры (несмотря ни на какое родство), остальные дети детского сада (и неважно, их это была группа или другая), весь остальной персонал хирургического отделения клиники, кроме медсестры Вали, молодой, с карими, удивительно тёплыми глазами. Она иногда играла с Яшкой, когда у неё было не очень много работы. «Не свои» были соседи, хотя и давно знакомые, привычные, но не свои. И еще, кроме «своих» и «не своих», был весь остальной мир, который уже никак не разделялся, а был просто так. Сам по себе. А Яшка – сам по себе. Будто не в нём, а рядом.