Лесник из зоны Альфа

Первая пуля всегда приходит неожиданно. Это аксиома, которую Сергей Дудин усвоил двадцать лет назад на задымленном стрельбище под Балашихой. Её не ждёшь. Ты можешь быть собран, нажат, как взведённая пружина, пальцем на спусковом крючке, но тот самый, первый выстрел, который перечёркивает тишину и начинает отсчёт нового времени – времени боя – он всегда разряжается в воздух, который ещё секунду назад был мирным.

Здесь, в глубине сибирской тайги, пуль не было. Была тишина. Не та мертвенная, городская, прорезаемая воем сирен и гулом моторов, а живая, плотная, многослойная. Она состояла из шелеста хвои на вековых кедрах, отдалённого крика кедровки, скрипа стволов под напором ветра, доносившегося с верховьев Енисея. Сергей слышал эту тишину каждой клеткой своего тела. Он был её частью. И потому заметил нарушение.

Это был не звук. Пока ещё. Это было отсутствие звука. Резко, будто ножницами, обрезало трель какой-то пичуги в ельнике слева. Одновременно замолчали бурундуки, секунду назад перепалкой перекликавшиеся у подножия лиственницы.

Сергей замер, отставив в сторону тяжелый топор, которым всего минуту назад подрубал сухостой на дрова. Рука сама потянулась к поясному ремню, где висел старый, видавший виды охотничий нож в деревянных ножнах. Не сознательным решением, а мышечной памятью, глубокой, как старый шрам.

Он стоял на краю своего участка, там, где тайга сходилась с более молодым, но уже густым лесом. Место это он знал как свои пять пальцев. Каждый валун, покрытый мхом, каждое кривое дерево, каждую звериную тропу. И сейчас эта знакомая картина дала сбой. Сбой в тишине.

Минуту он не двигался, слившись со стволом старой пихты, слушая. Тайга снова задышала, но дыхание её было сбивчивым, настороженным. Птицы не возобновляли пения. Зверьё не спешило выходить из укрытий.

«Не зверь, – отчеканила в голове старая, не забытая логика. – Зверь, даже медведь-шатун, не вызывает такого молчания. Он его всколыхнёт, но не заморозит».

Потом донёсся звук. Отдалённый, приглушённый слоем хвои и влажного воздуха. Не резкий, не пугающий для городского уха. Просто короткий, сухой щелчок. Металла о камень. Или о дерево.

Сергей медленно выдохнул. Пар от его дыхания белой дымкой повис в ледяном воздухе. Начинало смеркаться, синеватые сумерки быстро наползали с востока, заливая тайгу густыми, тяжёлыми красками. Он окинул взглядом свою избу, видневшуюся в сотне метров через просеку. Дым из трубы стелился ровной, почти недвижимой пеленой – значит, ветра нет. Значит, звук шёл точно с северо-востока, от старой гари, где лет десять назад бушевал пожар и теперь поднимался молодой лес.

Он оставил топор и нарубленные дрова у дерева. Нож остался в ножнах, но пряжка ремня была расстёгнута. Движения его стали плавными, кошачьими, абсолютно бесшумными. Он не шёл по тропе, он стелился рядом с ней, используя каждый выступ, каждое дерево, каждый куст как укрытие. Годы жизни в тайге отточили его и без того немалые навыки скрытного передвижения до состояния инстинкта. Он был тенью, частицей этого леса, его глазами и ушами.

Путь до гари занял около двадцати минут. По мере приближения тишина становилась всё более звенящей. И вот тогда до него донеслись голоса. Сначала неразборчивый гул, потом отдельные слова. Говорили по-русски, но с акцентом. Жёстким, восточным. Не кавказским, нет. Более азиатским.