Ночь начинается заново

Я стою на обочине, сжимая ремешок своей дорожной сумки так крепко, что пальцы побелели. Тяжёлый, влажный воздух пахнет сыростью, прошлогодней листвой и чем-то глухо болотным. Весенний туман сползает по чёрным стволам, вязнет между ветвями, проникает под воротник пальто. Границы между мной и этим местом стираются, и я не уверена, где заканчивается сон и начинается утро, где прошлое сменяется настоящим.

Серые стены облупились от времени, словно и камень здесь помнит чужие прикосновения. Узкие готические окна смотрят с укором, будто упрекают меня за возвращение, которого я не помню. Фасад зарос мхом, углы потемнели, ступени у входа изъедены годами, а тяжёлая дверь покрыта тусклой зеленью, как мшистый берег, затонувший во влажном мареве.

Я делаю шаг, потом ещё один. С каждым шагом сумка кажется всё тяжелее, будто наполняется чем-то невидимым. В голове глухо стучит: «я уже бывала здесь».

Мне знакомы не только эти тени и влажная тишина, но даже треск старой таблички у ворот, её стёртая, выцветшая надпись. Всё это будто отголосок давнего сна, в котором я застряла и не могу проснуться.

Я не помню, как подхожу к двери. Кажется, воздух сжимается вокруг, будто толкает меня вперёд. Капли стекают по рукавам, сердце колотится слишком громко для тишины этого места. Я тянусь к звонку, но не решаюсь. Ладонь замирает над медной кнопкой, и вдруг в голове вспыхивает голос, чужой и родной одновременно:

– Добро пожаловать домой, мисс Беннокс…

Автобус давно сбился с пути, петляя меж чёрных деревьев, что в медленно сгущающихся сумерках похожи на исполинских, лишённых чувств великанов, застывших в молчаливом карауле вдоль бесконечной, разбитой дороги.

Я смотрю в окно, и стекло отражает моё бледное лицо, усталые глаза, прядь волос, выбившуюся из хвоста. Мерный гул двигателя и тихий шорох шин по мокрому асфальту убаюкивают меня, стирая границы реальности и погружая в вязкую дремоту.

Внутри всё ещё глухо ноет боль воспоминаний. Последние месяцы были наполнены лишь тягучим ожиданием, холодными вечерами, когда я не решалась зажигать свет, и бессонницей, в которой звучал далёкий плач, голос – который невозможно вернуть. Поэтому я и здесь, в забытой богом школе среди болот, в попытке сбежать от себя или хотя бы притвориться, что это возможно.

Автобус резко тормозит, и я вжимаюсь в спинку сиденья, ощущая, как под кожей пробегает холодная дрожь. Двери распахиваются, и внутрь тут же проникает тяжёлая, вязкая тьма, наполненная запахом сырости, мокрых листьев и затхлой земли.

Я выхожу наружу, крепко сжимая ремень пальто. В лицо ударяет влажный, промозглый воздух с привкусом гнилой земли и прошлогодней неубранной травы. Туман клубится у самых ног, медленно обвивает щиколотки, будто старается удержать, не отпустить, связать с этим мрачным местом.

– Дальше сами, – коротко бросает водитель, не поворачивая головы. Двери со звоном захлопываются, и автобус быстро исчезает, растворяясь в молочно-белой мгле.

Я остаюсь одна на просёлочной дороге, среди чёрных, выщербленных деревьев, что тянутся к небу тонкими, словно омертвевшими пальцами. Всё вокруг кажется чужим, опустевшим, забытым, как будто меня здесь никогда не ждали. Вдалеке, сквозь плотный туман, медленно проступают острые линии крыши, слепые заколоченные окна, обвалившаяся веранда.