Все жанры Все авторы
Современники - Георгий Чулков

Современники

Страниц

20

Год

2011

В этой главе автор делится краткими заметками о некоторых людях и встречах, о которых ему не удалось рассказать ранее. Он начинает с Михаила Алексеевича Кузмина, поэта, который продолжает писать стихи и прозу, но почему-то не публикует их. Автор упоминает, что Кузмин начал свою литературную деятельность в "Зеленом сборнике", где также была напечатана повесть В.Р. Менжинского, который также не печатает ничего сейчас. Кузмин приобрел известность с публикацией своей повести "Крылья" в журнале "Весы". Автор уважает талант Кузмина, несмотря на странность его сюжетов. Он рассказывает о забавном диалоге, который произошел между ними, когда Кузмин спросил автора, не враждебно ли он относится к нему. Автор заверяет Кузмина, что ценит его как поэта и собеседника, но не может испытывать особой нежности к тем, кто не умеет восхищаться красотой женщин и произведений Гете и Пушкина.

Читать бесплатно онлайн Современники - Георгий Чулков

Я хочу в этой главе дать кратчайшие заметки о некоторых людях и встречах, о коих я не успел сказать своевременно. Начну с ныне благополучно здравствующего и вовсе не ленивого поэта, до сих пор пишущего стихи и прозу, но почему-то не публикующего свои творения[1]. Я говорю о Михаиле Алексеевиче Кузмине, авторе слишком известных «Александрийских песен»[2], изысканном стихотворце и очень своеобразном композиторе. Он начал свою литературную деятельность в «Зеленом сборнике»[3], где была напечатана, между прочим, повесть В.Р. Менжинского[4], который теперь так же, как и Кузмин, ничего не печатает. Пишет ли он теперь, я не знаю. Известность, несколько двусмысленную, М.А. Кузмин приобрел в те дни, когда журнал «Весы» напечатан его повесть «Крылья»[5], отчасти биографическую. Я не принадлежал к тем лицемерным или искренним prudes[6], кои негодовали на односторонние пристрастия автора. Может быть, эта моя терпимость объяснялась знанием античного быта со всеми его слабостями. Я не мог не восхищаться дарованием этого поэта, несмотря на странность излюбленных им сюжетов. Сhacun a son goût[7]. Но так как я никогда ни в какой мере не разделял вкусов поэта, то естественно, что у нас не могло быть особой нежности. Я думаю, что милейший М.А. Кузмин, откровенность коего всем известна, не посетует на меня, если я рассказу один наш забавный диалог. Однажды Михаил Алексеевич на вечере «Современной музыки»[8] полушутя спросил меня, не враждебно ли я к нему отношусь. Я постарался его уверять, что очень ценю его как поэта и как очаровательного собеседника, но, будучи поклонником прекрасного пола, не могу чувствовать особой нежности к тем, кто не умеет восхищаться прелестями гётевской Маргариты или пушкинской Татьяны.

– Как! – вскричал Михаил Алексеевич. – Вы думаете, что я не ценю женского общества? Напротив! Я только тогда и чувствую себя хорошо, когда я окружен девушками.

Тогда наступила и мне очередь воскликнуть:

– О! В таком случае я готов примириться со странностями ваших сюжетов. Но как же вы сами объясните противоречия вашей психологии?

– Очень просто. Я не любопытен.

– Что? – изумился я.

– Я не любопытен, – улыбнулся Кузмин, глядя на меня своими неестественно большими глазами. – Мужчин влечет к женщинам любопытство. А я предпочитаю то, что мне уже известно очень хорошо. Я боюсь разочарований.

Конечно, со стороны М.А. Кузмина это было не более, как милая шутка, но эта улыбчивая беседа очень характерна для поэта. Два портрета Кузмина[9], написанные Сомовым, удачнее, чем портреты Блока и Вяч. Иванова[10], сделанные тем же мастером. Это объясняется тем, что К.А. Сомову понятнее близкий ему по своей культуре и психологии Кузмин[11], чем иные, более чуждые ему поэты.

Если Блок переживал свой декадентский опыт, терзаясь и страдая; если Сологуб таил свое отчаяние то под маской холодной иронии, то утешая себя игрою магических сил. – Кузмин, как настоящий александриец, стыдился всяких терзаний и всяких трагедий и не нуждался ни в какой маске. Кузмин с совершенной откровенностью пел свои песни о милой ему Александрии[12], где вся культура была, как увядающая, но еще благоуханная роза, где тончайший скепсис иногда очень походил на веру, а пламенная вера сочеталась всегда с предельными искушениями.

Вам может понравиться: