Глава 1
Жил был на свете чудак. Откуда он такой взялся, он и сам уже не знал, да и происхождение его мало что значило. Был чудак прост, долговяз, молчалив, людей любил бескорыстно, помогал открыто, в справедливость верил, всем все прощал, работал, не покладая рук, и на одном месте долго не засиживался. Всю Россию-матушку вдоль и поперек объездил, везде поработал, всюду посмотрел. Люди не понимали его и чурались его дикой чудаковатости, поэтому чудак все больше один был, без людей обходился, без друзей. И тяжко б ему было, если бы не огромное число родственников, разбросанных по всей России. Вот и сейчас он гостил у своей сестры двоюродной, где-то в деревне под Пензой.
И стоял чудак посреди цветущего луга и над каждым цветком наклонялся и вдыхал его аромат, а глаза выхватывали яркие пятна в колышущейся траве и не могли нарадоваться и не могли успокоиться, созерцая неприметную красоту. Отцветал цикорий. Любил чудак деревню всей душой: нигде не видел он столько просторов, воли, бескрайних полей, природы и столько звездного неба. И боялся чудак упустить что-нибудь, чудо какое-нибудь спрятанное, тайное, маленькое и, не узнав его, страдать всю жизнь. Поэтому всматривался, внюхивался, осязал. А, увидев стадо коровье, вдруг помахал ему рукой и запел песни лихие, веселые, чтоб удой у них хороший был, но, толи не поняли его коровушки, толи, наоборот, приветить его хотели, ринулись они гурьбой за чудаком, да так, что тот еле ноги унес, и спрятался на крыше деревенского туалета, долго они его еще ждали, головы свои красивые к нему поворачивали. Песен хотели! А до дому дойдя, так захотелось ему землю родную обнять, всю ее, до последней крупинки прочувствовать, расцеловать, за то, что столько терпит она, столько страдает, столько на себе человека носит. И вспомнил чудак, что целую жизнь свою он землю вышагивал, оббегал и как должное твердь под ногами воспринимал. А ведь ее родимую возделывать надо, холить, лелеять, стараниями, страничка вечности пишется. Пишется руками на черном колдовском полотне, в котором из ничего родится чудо жизни и там же умирает и возрождается вновь. Припал он к земле и руки в почву запустил, закрыл глаза и перебирает в руках землю. Здесь то и застала его сестра: – Помираешь, что ли? – с испугом выкрикнула она.
Чудак открыл глаза и, перекатившись на спину, возвел руки к небу: – Живу, живу! – орал он во все горло. – Живу, Людушка, в твоем раю! – тише сказал он.
– Не кричи ты так! Не пьянь вроде бы, а все туда же. Рай он нашел, – вдруг возмутилась он, – дыра, яма, болото… – она обвела вокруг укоризненным, обреченным взглядом и махнула рукой. – Сгинешь здесь, и не заметит никто.
– Так это ж потому, что ты, Людушка, невнимательно смотришь. Пойдем, я тебе чудеса-то ваши райские покажу. – И вскочив, чудак уже мчался к теплице, чтобы рассмотреть прекрасное серебристое сияние на незрелых зеленых помидорах, отражавших солнечный свет от крошечных белых волосков. Людмила качнула головой: – Некогда мне чудеса рассматривать, с делами-то не управляюсь. Я ж не ты, вольный холостяк, бездельник. У меня семья. Вот ты женись и посмотрим тогда, что за райские мысли в голове блуждать твоей будут.
Ушла женщина и не взглянула на серебряное чудо. А человек с улыбкой глядел и насмотреться не мог и все ему хотелось проверить-перепроверить: не закончились ли его чудеса, не пригрезилось ли ему – и так же серебрятся помидоры, и так же по утру на земляной паутинке оседают бусинки воды, и так же можно радугу самому сделать, поливая небо против солнца.
