Лига Вольных Игроков

Лютеция в это утро, казалось, умылась росой и солнцем. Столица Аквиларии, город контрастов, где роскошь дворцов, отражавшихся в мутных водах Сенарис, соседствовала с убожеством грязных, извилистых улочек, пропитанных запахами нечистот и дешёвого вина. Но наш особняк, доставшийся мне по наследству, стоял особняком – в прямом и переносном смысле. Он утопал в зелени старого сада, где буйствовали розы всех оттенков – от нежно-кремовых до кроваво-бордовых. И этот аромат, густой, обволакивающий, проникал даже сквозь закрытые ставни спальни, смешиваясь с запахом лаванды, которой Анжелика набивала подушечки для белья.

Её обнаженное тело – алебастровая статуэтка, оживлённая, казалось, не то шаловливым божком, не то самим дьяволом – метнулось влево, силясь ускользнуть из-под моего взгляда, спрятаться за тяжёлой, расшитой золотыми нитями занавесью полога. Знакомая, до боли в висках и замирания где-то под ложечкой, игра. Утро только начиналось, а за окном уже вовсю горланили торговки, зазывая покупателей, скрипели колёса телег, да где-то вдалеке, надрывно, словно предвещая беду, выл пёс.

– Не поймаешь, – донеслось до меня, и в голосе Анжелики, в этом чистом, серебряном перезвоне, я уловил, помимо озорства, ещё и вызов. И, пожалуй, – лёгкую тень беспокойства. А может, мне просто хотелось так думать.

– Всё равно не поймаешь! – повторила она, и смех её, звонкий и беззаботный, рассыпался по залитой солнцем спальне, как горох по полированному паркету.

Я не спеша следил за ней. Не преследовал, нет. Просто… любовался. Каждое движение этого упругого, податливого тела, каждый изгиб, каждый отблеск утреннего солнца, игравшего на её коже, казались мне совершенными. Анжелика… Она была из тех женщин, про которых говорят «вся хороша», и это «вся» не вмещало в себя ровным счётом ничего конкретного. Потому что конкретика – это пошлость. Это когда ты можешь разложить всё по полочкам: вот – глаза, цвета грозового неба над Сенарисом, вот – губы, влажные и призывные, как переспелая вишня… вот – грудь, упругие холмы, так и просящиеся в ладони… Но к чему эти сравнения? По отдельности – да, красиво. А вместе… Анжелика была целым, неделимым, и перечислять её достоинства было так же бессмысленно, как пытаться пересчитать капли в утренней росе, сверкающие на лепестках роз.

– Не поймаешь… – В голосе, кажется, поубавилось былого задора, и я, словно опытный охотник, учуявший слабину добычи, почти физически ощутил, как в её хорошенькой головке, увенчанной копной тёмных, пахнущих розами и чем-то ещё, неуловимо-женским, волос, зреет единственно верное решение. Пора сдаваться. Пора…

Я помог ей. Одним прыжком – годы тренировок не прошли даром, даже столичная расслабленность и обильные возлияния не смогли вытравить из меня охотничьих инстинктов – я пересёк комнату, оказавшись рядом с Анжеликой. Сгрёб её в охапку, приподнял – лёгкую, словно пёрышко, но в то же время такую… настоящую, осязаемую, теплую. Закружил, вдыхая её приглушённый смех, а затем бережно, словно боясь сломать, опустил на перину, заваленную ворохом подушек и сбитых простыней. Боги, как же я любил эту женщину! Впрочем про "боги" – это я, пожалуй, загнул, после того как Главный Канцлер со своим "Священным Синодом", стал заправлять делами…