МОНОЛОГ

Шестое июля 2016 года. 18:00.

Последняя свеча на торте погасла – и в ту же секунду хирургически точная вспышка молнии выхватила из сгущающихся сумерек застывшие маски гостей. Их улыбки, застигнутые врасплох, на мгновение превратились в оскалы, обнажая фальшь, что копилась здесь годами. Лишь потом, будто с опозданием, небо над ослепительным особняком Джеймондов разорвал первый удар грома. Слепая гладь бассейна вздрогнула, искажённая шрамами-предвестниками надвигающегося ливня, исказив отражение праздника. Раскат прокатился, глухой и тяжёлый, и наступившая за ним тишина оказалась гуще сахарной глазури и удушливее.

В самом центре этого инсценированного рая сидел он. Мартин Джеймонд. Виновник торжества, отмечавший своё двадцатипятилетие. Чья жизнь была не жизнью, а долгой, изощрённой пыткой, кульминацией которой и должен был стать этот вечер.

Воздух лип к коже, пропахший озоном, цитрусовой кислотой и ванилью. Но под этим флёром витал тяжёлый дух нетронутой, но уже заветрившейся еды и пудреный, гробовый шлейф духов – подлинное благоухание этого дома.

Мартин не был как все. С детства в нём жил тихий, медленный убийца, притаившийся в спинном мозге. Врачи называли это экстрамедуллярной опухолью, но для него это был клубок паразитической плоти, пустивший метастазы в саму его волю. Она не просто росла – она душила, сдавливая и перетирая нервы в огненную пыль.

Его детство стало чередой унизительных пробуждений с онемевшими, мёртвыми конечностями, которые приходилось стаскивать с кровати, как мешки с песком. Каждый поворот головы был пыткой – медленное скручивание, сопровождаемое сухим хрустом и раскалённой болью в основании черепа, будто кто-то вкручивал туда шуруп.

Школа наградила его множеством обидных кличек. Он бубнил, глотая комья унижений, чувствуя, как мир отшатывается от того, кто не вписывается в норму.

Два года назад его родители, ведомые призрачной надеждой, совершили роковую сделку. Экспериментальная операция. Вероятность успеха – жалкие двадцать пять процентов. Доктор Хингстон и его команда в стерильном аду операционной, под слепящим светом и пристальным оком камер. И – техническая победа. Бог, казалось, услышал мольбы. Мартин не умер на столе. Опухоль вырезали. Ликование было коротким, ровно до того мига, когда он открыл глаза, и все увидели, что за ними – пустота.

Миссис Ребекка Ирэн Джеймонд никогда не простит себе этот леденящий укол чистого ужаса под сердце, когда она увидела взгляд сына – осознающий, ясный, но навеки запертый в неподвижной плоти, словно в бетонном саркофаге. Этот образ навсегда сплавился с голосом доктора Хингстона, звучавшим с безупречной, отполированной до льда учтивостью: «Операция прошла безупречно. Но организм вашего сына… дал сбой. Тотальный паралич… К сожалению».

И в эту секунду ей показалось – нет, она узнала в его глазах то же самое, что разъедало её изнутри: немую, беспомощную ярость против слепой жестокости мироздания. Но сталь его воли оказалась прочнее. Маска не дрогнула. Он не просил прощения – лишь констатировал. И в этой чудовищной констатации заключался приговор, который он вынес не только им, но и в первую очередь – самому себе.