Противостояние

Холодный октябрьский ветер дул так, словно сам Дьявол решил проветрить свою ледяную кладовую и весь мусор вымел прямо сюда, в этот богом забытый квадрат. Он швырял в лицо Олегу колючую снежную крупу – мелкую, злую, будто дробь из обреза какого-то небесного психопата. Олег поежился, глубже зарываясь носом в жесткий, пропахший всем на свете воротник бушлата. Чем только не несло в этом проклятом месте: сыростью подвалов, где прятались крысы и, может быть, люди; гарью от недавних пожаров, которые здесь вспыхивали чаще, чем спички; и чем-то еще… чем-то неуловимо-тошнотворным, сладковатым и тухлым одновременно. Запах разложения, решил Олег. Не только тел, но и самой надежды. От него першило в горле, хотелось кашлять, но кашлять здесь было нельзя. Звуки тут разносились далеко, особенно ночью.

«Будто сам Люцифер здесь похарчевался и не вытер», – подумал Олег, сплевывая густую слюну на серый, потрескавшийся бетон под ногами. Трещины походили на паутину или на карту какого-то безумного, разрушенного мира. Впрочем, почему какого-то? Это и был он.

Они вошли в квадрат 5-Б. Просто очередной кусок ада на этой проклятой, израненной земле. Олег, лейтенант, командир разведотделения из четырех человек (включая его самого), вел своих бойцов. Старался ступать как можно тише, почти крадучись, хотя какой там – тяжелые кирзовые сапоги то и дело чавкали по вязкой грязи, смешанной с крошкой битого кирпича, осколками оконного стекла, которое хрустело под подошвами, как гнилые зубы, и еще каким-то мусором, который не хотелось разглядывать. Каждый шаг отдавался в ушах гулким ударом сердца.

– Товарищ лейтенант, – раздался приглушенный, почти испуганный шепот Сашки Ерохина. Самый молодой в отделении, зеленый еще совсем, хотя война быстро смывает любую зелень, оставляя только серый цвет усталости и въевшейся грязи. Голос его дрогнул. – Сигнал был… отсюда? Точно?

Олег коротко кивнул, не отрывая тяжелого взгляда от полуразрушенного скелета здания впереди. Оно зияло пустыми глазницами выбитых окон, словно череп какого-то доисторического чудовища, сдохшего прямо здесь. Там, за этими обшарпанными, посеченными пулями стенами, могло быть что угодно. Пустота – и это, пожалуй, лучший вариант. Или засада. Или раненый, подавший тот самый сигнал, слабый, как последний вздох. Или… кто угодно. В таких местах фантазия рисовала картины похлеще любого фильма ужасов.

– Проверить. Аккуратно. В бой по возможности не ввязываться. Приказ ясен? – Олег говорил тихо, но голос его, несмотря на усталость, звучал твердо, как затвор автомата. В нем не было ни страха, ни показной бравады – только стальная, выкованная месяцами боев решимость и глухая, почти безразличная готовность ко всему.

– Так точно, – почти беззвучно ответил Ерохин, и Олег увидел, как напряглись худые плечи парня под бушлатом. Щетина на его щеках казалась ненастоящей, приклеенной. Совсем пацан.

Олег понимал его. О, еще как понимал. Он всех их понимал – и Витьку Семенова с его вечно угрюмым лицом, и молчаливого, как могила, здоровяка Игната. Страх – он как ржавчина, он сидит внутри каждого, даже самого матерого вояки. Он невидимо разъедает сталь воли, капля за каплей. И если дать ему волю, позволить этой ржавчине расползтись… пиши пропало. Страх парализует быстрее любой пули. Он сам чувствовал его холодные пальцы на своем затылке почти постоянно. Главное было – не оборачиваться.