Где спит змея

Глава первая

Дом, в котором никто не живёт

Я не был в доме Мерриуэзеров с тех пор, как мне было одиннадцать. И сказать по правде – даже тогда я туда не заходил. Я стоял у калитки, один, а может, с Томми. Да, с Томми – он ещё тогда щёлкал пальцами, как будто это помогало ему не бояться. Помню, как мы смотрели на это чёртово крыльцо с гнилыми досками и думали: «А вдруг кто-то смотрит на нас оттуда?» Просто… стоим и молчим.

Теперь я здесь. Спустя тридцать два года. Стою у той же калитки. Щёлкаю пальцами – вот ирония – и думаю, не вижу ли я движение за мутным стеклом на втором этаже.

Дом выглядит хуже, чем в моих воспоминаниях. Словно в нём не просто не живут, а в нём что-то умерло. Понимаете разницу? Первый этаж порос плесенью, на второй ведёт лестница, обросшая мхом. Окна – как глаза старого пса, который видел слишком много и хочет только одного: чтобы его оставили в покое.

Я не знаю, что именно толкнуло меня сюда. Может, тот мальчишка, которого никто не может найти. Джереми Кларк. Девять лет. Маленький, с рюкзаком в форме акулы. Последний раз его видели в двух кварталах отсюда.

Может, это и есть ответ.

Я был в библиотеке, перебирал старые газеты – сам не знаю зачем, просто… привычка. И нашёл заметку 1984 года: «Девочка исчезла возле дома Мерриуэзеров. Полиция не исключает несчастного случая». Её звали Эмма Бейнс. Её не нашли. Тогда мне было одиннадцать.

Теперь мне сорок три, и я снова здесь. Калитка всё так же скрипит, будто знает, кто ты. Старая сучка.

Я протянул руку и толкнул её. Щёлкнул пальцами – чёрт, это вошло в привычку. Сделал шаг вперёд. Земля под ногами будто дышит.

И мне показалось, что я слышу – нет, не ветер – голос. Где-то изнутри:

– Бенни…

Чёрт. Никто не звал меня Бенни с тех пор, как умер Томми.

Глава вторая

Шепчущие стены

Иногда мне кажется, что всё это я сам себе придумал. Ну правда – дом, исчезновения, шепоты… Всё это звучит, как завязка дешёвого романа, который не купят даже за доллар на гаражной распродаже. Но когда я вошёл внутрь – по-настоящему вошёл – я понял, что воображение здесь ни при чём. Всё слишком реально.

Пол в прихожей покрылся серой плесенью, а ковёр, когда-то кремовый, теперь напоминал кожу старика, лежащего в земле слишком долго. Воздух был тяжёлым, как в склепе. И тёплым. Гораздо теплее, чем должен быть в пустом доме, где окна давно выбиты, а крыша протекает.

Я сделал два шага вперёд и услышал, как под ногами что-то зашевелилось. Промолчал. Не хотелось признавать даже самому себе, что это может быть. Крысы, сказал я. Или опавшие доски. Но внутри – в том самом месте, где живот скручивает от тревоги – я знал, что это не крысы.

В левом углу стояло кресло-качалка.

Я узнал его.

Оно качалось. Само по себе.

Томми рассказывал когда-то, что видел, как в этом доме кто-то сидит у окна. Что кресло двигается, даже если в доме никого нет. Мы тогда ржали, конечно. А потом Томми начал заикаться. Ни с того, ни с сего. И мама запретила мне с ним гулять. Говорила, у него "семья странная". Но теперь – спустя годы – я вспоминаю, что заикаться он начал через день после того, как мы ходили к этому дому.

Кресло качнулось ещё раз. Медленно. Слышно было, как дерево скрипит – почти музыкально, как старая колыбельная.

Ти-и-ше… Спи-и-и…

Я не верю в призраков. Я верю в то, что человек может сойти с ума, если долго слушать, как скрипит пустой дом.