Соларфри

Автобус нырнул вниз. В тоннель.

В чёрный и будто вязкий, засасывающий провал; внутри он был неуютно подсвечен режущим глаз ацетиленом ламп.

Ольга не удержалась и зевнула. Длинно, с судорожным надрывом. Не сумела спрятать зевок, да и, в общем, не захотела: какой во всём этом смысл?

Она чувствовала, как не желающий заканчиваться день продолжает тянуть из неё силы, отзывается мелкой дрожью в коленях.

В стекле она не видела своего отражения; только лампы. Лампы гипнотически мелькали, и завораживающие эти проблески заставили её крепче уцепиться за поручень.

Рука была словно бы чужой.

Тоннель, как знала Ольга, выпустит её в угасающий вечерний морок не раньше чем через минуту; всё это время нужно было куда-то смотреть, занимать себя мыслями… Она прикрыла глаза и сосредоточилась на остром локте соседа, неизбывно давящем через пальто её бок, как бы она ни повернулась.

Рядом забормотали, зашикали по-детски друг на друга, завозились.

– Отвечаю, она! Реально как в там.

– Ты дебил? Больной, бля. Где она, а где ты?

– Дрочер конченый. Пусти! Пусти!

Ольга обернулась. Встретилась взглядом с пухлым пацаном.

Лицо его вмиг стало красным. Пунцовым просто.

Белобрысый верзила, стоящий рядом, заржал; он был много выше своего соседа и вертел головой с яростным изумлением, будто изображал телевышку, транслирующую урок анатомии для озабоченных малолеток.

– Чё пялишься? – спросил её верзила. – Это ты?

Ольга вздрогнула.

– Да не, эт не она, – дёрнул его за рукав пацан, но тот зло выдернул руку.

– Онааа, – распевно и жутко в этой распевности протянул верзила, притискиваясь к Ольге. – Рожа-то её. Её. Ща.

Он по-хозяйски оглядел её. Словно приценивался.

– Что такое? – спросила Ольга.

Ноги у неё вдруг ослабли, колено предательски подломилось. Ладонь соскользнула с поручня.

– Зацени ржаку, – сказал верзила.

Он поворочался, обустраиваясь меж спрессованных тел, вытянул телефон, и показал ей что-то на экране: там копошились, слипаясь друг в друга, цветные пятна; не разобрать, не расставить по местам.

Ольга моргнула, пробуя понять картинку, но автобус заскрежетал, принялся натужно тормозить, и все качнулись вперёд. Телефон исчез.

Синтетический и жизнерадостный – до тошноты – голос объявил остановку.

Не её.

Чужую.

Люди принялись возиться. Локоть снова воткнулся под рёбра.

Двери с сипом распахнулись.

– Сфотай! – услышала Ольга.

Замелькали рюкзаки, спины, напряжённые лица; она зачем-то двинулась за ними. В общем потоке. Шагнула на незнакомую ей остановку. Ступила растерянно, словно упала в сон, где ноги сами ведут, а потом произвольно, по собственному усмотрению, останавливаются.

Споткнулась о ступеньку.

Девчонка в наушниках – со свежим насмешливым лицом – обернулась и хихикнула.

Ольга посмотрела на себя – отстранённо, как кто-то другой, равнодушный и безучастный – в пластик остановки: с обрывками объявлений, с пятнами и трещинами.

В блёклом и ломаном отражении лицо её показалось вдруг чужим, незнакомым.

Будто смотрела она на себя через грязную плёнку.

Через пар.

Проверку тетрадей Ольга отложила. Опять. Решила, что после душа сядет – обязательно, непременно – и всё сделает.

Кафель в ванной леденил ноги.

Она привстала на низкие полупальцы, стащила через голову ночнушку – «старушечий балахон», как он говорил – и двинулась к душу, но у порожка остановилась. Не удержалась: посмотрелась в зеркало.