Слово и дело. Книга вторая. Мои любезные конфиденты. Том 3

Автор

Страниц

245

Год

2017

Уникальный текст:

Роман В.С. Пикуля "Слово и дело" - это произведение, состоящее из двух книг, которые носят названия "Царица престрашного зраку" и "Мои любезные конфиденты". Перемены и события, описываемые в этом романе, вскружат голову любому читателю, ведь они возникают на фоне дворцовых переворотов XVIII века. В основном, рассказ дарует нам картинку времен правления императрицы Анны Иоанновны. Таковой повесткой дня является сопротивление русских патриотов иноземцам и их влиятельному фавориту - герцогу Бирону, а также охрана ценностей России. Книга "Мои любезные конфиденты" в издании была разделена на две части для лучшего понимания целостной картинки. В первой части, посвященной политической истории, рассмотрены договоренности русского посольства с Надир-шахом, правителем Персии, и неудачный турецкий поход фельдмаршала Миниха.

Дополнительная информация:

В дополнение к данному тексту, можно добавить информацию о стилистике и великолепной мастерстве писателя В.С. Пикуля. В его романах всегда присутствует гармоничное сочетание исторических событий и вымышленных персонажей. В "Слово и дело" Пикуль вновь продемонстрировал свою способность воссоздавать притягательную атмосферу прошлого, перенося наших предков на страницы книги. Несомненно, данный роман привлечет внимание любителей исторической литературы и откроет новые грани прошлого, которые неизвестны широкой публике.

Читать бесплатно онлайн Слово и дело. Книга вторая. Мои любезные конфиденты. Том 3 - Валентин Пикуль

Сайт издательства www.veche.ru

Летопись первая. На рубежах

Счастлива жизнь моих врагов…
Михайло Ломоносов

Дитя осьмнадцатого века,
Его страстей он жертвой был,
И презирал он Человека,
Но Человечество любил!
Петр Вяземский

Глава первая

Увы, коллегиального правления на Руси давно нет! Новое лихое бедствие надвинулось на страну – бумагописание и бумагочитание. На иноземный манир звалось это чудо-юдо мудреным словом-сороконожкой – бюрократиус.

Чиновники писали, читали, снова писали и к написанному руку рабски и нижайше прикладывали. Немцы недаром обжирали Россию – они приучали русских до самозабвения почитать грязное клеймо канцелярской печати. Словам россиянина отныне никто не верил – требовали с него бумагу. Остерману такое положение даже нравилось: «А зачем мне человек, ежели есть бумага казенная, в коей все об этом человеке уже сказано? Русский таков – наврет о себе три короба, а в бумаге о нем – изящно и экстрактно».

Над великой Российской империей порхали бумаги, бумажищи и бумажонки. Их перекладывали, подкладывали, теряли. Вместе с бумагой на веки вечные терялся и человек: теперь ему не верили, что он – это он.

– Да нет у меня бумаги, – убивался человек. – Где взять-то?

– Вот видишь, – со злорадством отвечали ему, – ты, соколик, и доказать себя не мочен, и ступай от нас… Мы тебя не знаем!

Но иногда от засилия бумаг становилось уже невмоготу. Тогда умные люди (воеводы или прокуроры) делали так: ночью вроде бы случайно начинался пожар. Утром от завалов прежних – один пепел. И так приятно потом заводить все сызнова:

– С бумажки, коя у нас числится под нумером перьвым! Гараська, умойся сходи да пиши в протокол о ноздрей вырывании вчерашнем. Чичас учнем, благословясь… Образумь ты нас, грешных, царица небесная, заступница наша пред сущим и вышним!

…

А где же преклонить главу человеку русскому? Где лечь и где встать, где ему затаиться? Враги общенародные по душе нашей плачутся. Ищут они тела нашего, чтобы распять его. Господи, зришь ли ты дела ихние, вражие? Горит душа… Русь горит!

И не только города на Руси – сгорали и люди, и костры сложившись, и звалось в те времена самосожженье людское словом простым и зловещим – гарь. Не стало веры в добро на Руси, едино зло наблюдали очи русские. В срубах из бревен, которые смолою плакали, сбивались кучей – с детьми и бабками. Поджигали себя. Дым от гарей таких столбом несло в облака. В дыму этом утекали в небытие души людские – души измученные, изневоленные от рабства вечного, чрез огонь убегающие. Сгорали семьями, толпами, селами. Иногда по 30 000 сразу, как было то на Исети да на Тоболе, было так на Челяби да на Тюмени. И не надо даже апостолов, зовущих в огонь войти, как в храм спасительный. Нищета, страх, отчаяние – вот кремни главные, из коих высекались искры пожаров человеческих…

Гари те были велики, были они чудовищны. Но дым от них едва ль достигал ноздрей первосвященников синодальных.

– Жалеть ли их нам? – говорил Феофан Прокопович и отвечал за весь Синод: – Не стоят они и слезинки нашей… Ибо убытки души заблудшей сильнее всех иных убытков в осударстве русском!

Ропот же всенародный тогда утишали через –

«ХОМУТЫ, притягивающие главу, руки и ноги в едино место, от которого злейшего мучительства по хребту кости лежащие по суставам сокрушаются, кровь же из уст, из ушей и ноздрей и даже из очей людских течет…»

Продолжить чтение

Вам может понравиться: