Книга самурая

© С. И. Логачев, перевод, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021

© Издательство КоЛибри

Спутники нашей молодости – друзья и книги. Друзья – это люди, они живые, и они все время меняются. То, что волновало когда-то, с годами остывает и уступает место новым друзьям и новым устремлениям. С книгами в каком-то смысле происходит то же самое. Бывает, книга, которая произвела глубокое впечатление и повлияла на человека в отрочестве, теряет яркость и притягательную силу, когда он перечитывает ее через несколько лет. От нее остается лишь мертвый остов. Но главное различие между друзьями и книгами в том, что друзья становятся другими, а с книгами ничего не происходит. Даже если книга провалялась в пыли на самой дальней полке, она сохранила свою душу и заложенные в ней идеи. Мы можем принимать или отвергать их, можем изменить книгу через наше к ней отношение, но большего сделать мы не в состоянии.

Мое отрочество и юность пришлись на военные годы. Из прочитанного тогда самое большое впечатление на меня произвел роман Реймона Радиге «Бал у графа д’Оржеля». Этот классический литературный шедевр поставил Радиге в один ряд с выдающимися французскими писателями, заслужившими место в Пантеоне. Художественная ценность этого произведения не вызывает сомнения, но тогда я едва ли был способен оценить его с точки зрения чистого искусства. Гений Радиге, ушедшего из жизни в двадцать лет, оставил нам этот шедевр, и я, имея все основания полагать, что, вероятно, погибну на войне в том же возрасте, накладывал на себя его образ. Можно сказать, что я стал считать Радиге своим оппонентом, а его роман – целью, к которой надо стремиться. С изменением моих литературных вкусов и под влиянием того, что неожиданно для себя я остался в живых и продолжал существовать в послевоенном мире, очарование книги Реймона Радиге в моих глазах соответственно рассеялось.

Еще одна книга, которую я носил с собой во время воздушных налетов, это «Сочинения Акинари Уэды»[1]. Я и сейчас не знаю, почему в то время так прикипел к этому автору. Причина, видимо, в том, что я вынашивал в себе идеальный образ настоящей японской литературы, и Акинари[2] с его духом почитания прошлого, вступавшим в противоречие с современностью, и исключительным блеском его новелл, казавшихся мне сияющими кристаллами, тогда соответствовал складывавшемуся у меня образу. Уважение к Акинари Уэде и Радиге и сейчас никуда не делось, однако среди моих настольных книг их уже нет.

Лишь одна книга всегда со мной. «Хагакурэ» Дзётё Ямамото[3]. Я начал ее читать в военные годы, и с тех пор она лежит на моем столе. Это трактат, к которому я постоянно обращаюсь уже более двадцати лет, перечитываю отдельные места, и всякий раз он производит на меня сильное впечатление. Свет «Хагакурэ» особенно озарил меня после того, как окончилась война, во время которой трактат был необычайно популярен и изучение его считалось обязательным. Возможно, «Хагакурэ» – изначально книга-парадокс. Во время войны она излучала свет, но средь белого дня он был не очень заметен, и лишь во мраке книга засияла по-настоящему.

Вскоре после войны я написал свой первый роман. В то время вокруг меня бурлили разные течения новой жизни, новой литературы. Однако время, которое принято называть периодом «послевоенной литературы», не вызвало у меня отклика ни в концептуальном, ни в литературном плане. Энергия и жизненная сила людей, имевших идейные установки и литературную восприимчивость, которые отличались от моих, как буря проносились мимо, не задевая меня. Разумеется, я чувствовал, что одинок, и задавал себе вопрос: что вело меня по жизни все это время – во время войны и после того, как она кончилась? Не «Капитал» Маркса и не императорский рескрипт об образовании. Ориентиром должна была стать книга, которая могла послужить основой моей морали и в то же время целиком одобряла дерзания моей юности. Которая была бы прочной опорой моего одиночества и несовременных взглядов. Больше того, эта книга должна была находиться под запретом. «Хагакурэ» удовлетворяла всем этим требованиям. Она, как и многие другие книги, превозносимые в годы войны, стала считаться устаревшей и вредной; ее следовало обходить стороной и подвергнуть забвению. Книги складывали в стопки, связывали грубыми веревками и выбрасывали в мусорный ящик. И «Хагакурэ» впервые засияла по-настоящему во мраке нашего времени.