Она знала

Все началось со звука.

Не с крика, не с грохота падающего тела, не со зловещего шепота за дверью. Нет. Все началось с приглушенного, монотонного, навязчивого звука, доносившегося сквозь стену. Скорее всего, это работала дрель. Или шлифовальная машинка. Что-то, что вибрирует, гудит низким, раздражающим тоном, входя в резонанс с костями черепа.

Алиса Лазарева зажмурилась и сильнее вжалась в подушку, пытаясь заткнуть уши не руками, а силой мысли. Бесполезно. Звук был материален. Он проникал повсюду. В чашку с остывшим чаем на тумбочке, в страницы раскрытой книги, в виски, которые с каждой секундой начинали ныть все сильнее.

Семь утра. Воскресенье. Для кого-то – день отдыха, долгого, сладкого, законного ничегонеделания. Для Алисы же этот звук был последней каплей в длинной череде бессонных ночей и тревожных дней. Последней соломинкой, которая с грохотом ломала хребет верблюду её терпения.

Она лежала на спине и смотрела в потолок. В панельной «девятиэтажке» на окраине города потолки были низкими, давящими. Призрачные разводы от когда-то протекших сверху труб складывались в знакомый с детства узор – профиль старика с крючковатым носом. В детстве она боялась этого старика, представляла, что он следит за ней по ночам. Теперь же он был частью пейзажа её одиночества, таким же немым и неизменным, как пятно на стене напротив кровати.

Шум за стеной прекратился так же внезапно, как и начался. Наступившая тишина оказалась оглушительной. В ушах звенело. Алиса прислушалась. Ничего. Только собственное неровное дыхание и отдаленный гул города, пробуждающегося ото сна.

Она глубоко вздохнула и села на кровати. Комната была залита холодным сентябрьским светом, пробивавшимся сквозь незанавешенное окно. Пылинки танцевали в лучах, как микроскопические балерины. Беспорядок, царивший вокруг, – стопки книг на полу, груда одежды на стуле, пустая пиццерия на письменном стеле – говорил о затянувшейся апатии. Алиса встала, натянула на себя большой вязаный кардиган, пахнущий пылью и одиночеством, и побрела на кухню, чтобы заварить кофе. Крепкого. Очень крепкого.

Квартира была тихой и пустой. Слишком тихой. Слишком пустой. После развода с Марком прошло уже полтора года, но она до сих пор не могла привыкнуть к этой тишине. Раньше её наполнял его громкий смех, звук футбола по телевизору, его бесконечные разговоры по телефону. Теперь – лишь тиканье часов на кухне и её собственные шаги, гулко отдающиеся в пустоте.

Она стояла у окна, смотря на серый двор, на кривые ряды машин, на детскую площадку, где еще никого не было, и пила свой горький кофе. Мысли путались, возвращаясь к вчерашнему разговору с сестрой.

«Тебе нужно выходить в люди, Ась. Завести хобби. Может, записаться на йогу? Или на курсы керамики? Ты зациклилась. Тебе же хуже».

Легко сказать. «Выходить в люди». Какие люди? Коллеги по редакции, с которыми она общалась исключительно по рабочим вопросам? Случайные знакомые? Она была писателем-призраком, литературным негром, чьим именем не пестрели обложки. Она писала тексты для других – мемуары для скучающих жен олигархов, сценарии для второсортных сериалов, которые потом благополучно забывала. Её собственный роман, над которым она билась три года, застрял на середине и покрывался пылью, как и всё в этой квартире.