Запретная коллекция

Ветер, холодный и пронизывающий, словно отточенный скальпель, рвал с неба тяжелые хлопья мокрого снега. Они не падали, а яростно атаковали город, залепляя окна, превращая асфальт в скользкое месиво. Вера стояла у огромного панорамного окна своей мастерской, сжимая в ладонях чашку с остывшим чаем. За стеклом Петербург растворялся в мареве белого и серого, теряя очертания, превращаясь в акварель, написанную на мокрой бумаге – размытую, меланхоличную, прекрасную в своем умирании.

Мастерская была ее крепостью, ковчегом, спасавшим от хаоса внешнего мира. Воздух здесь был густым и знакомым, пропахшим скипидаром, дамарным лаком, старой древесиной и особым, сладковатым запахом времени, который источают холсты, видевшие эпохи. Повсюду стояли мольберты с «пациентами» – одни ждали своей очереди, другие, уже исцеленные, дожидались возвращения в залы музеев или в руки частных владельцев. Здесь, среди красок и кистей, Вера была богиней, волшебницей, способной повернуть время вспять. Здесь царил ее закон, ее порядок.

Звонок телефона разрезал тишину, заставив ее вздрогнуть. Чашка звонко стукнула о подоконник. Вера вздохнула, отставила ее в сторону и подняла трубку.

«Вера Сергеевна», – послышался спокойный, бархатный голос ее агента и старого друга, Артема. – «Как настроение? Не замерзла в своей башне?»

«Ледниковый период в разгаре, но я держусь», – улыбнулась она, глядя на заиндевевшее стекло. – «Что скажешь?»

«Скажу, что нашел для тебя работу. Необычную. Очень».

В его голосе прозвучала та самая нотка, которую Вера знала слишком хорошо – смесь возбуждения и осторожности. Артем никогда не звонил по пустякам, а слово «необычный» в его устах означало либо нечто гениальное, либо нечто безнадежно испорченное, либо… нечто, связанное с деньгами, о которых даже она, с ее равнодушием к финансовым бурям, не могла не слышать.

«Я слушаю».

«Это частный заказ. Очень частный. Владелец предпочитает оставаться в тени. Коллекционер».

«Все они коллекционеры, Артем. Одни собирают искусство, другие – долги. Кто этот?»

«Его имя – Арсений Владимирович Волков».

Имя прозвучало как удар колокола в тишине собора. Волков. Человек-легенда, миф, призрак. О нем говорили шепотом, вполголоса. Говорили, что его коллекция могла бы составить конкуренцию иным национальным музеям, что его вкус безупречен, а его состояние не поддается исчислению. Говорили, что он скуп, жесток и не терпит чужих ошибок. И говорили, что он никогда не появляется на публике.

«Волков? – переспросила Вера, чувствуя, как у нее слегка перехватило дыхание. – Ты уверен?»

«Абсолютно. Его помощник связался со мной сегодня утром. Речь идет об одной картине. Требуется срочная, сложная реставрация. Они готовы оплатить твой труд по твоим стандартным расценкам, умноженным на… хорошо, умноженным на очень внушительный коэффициент. Но есть условия».

Вера медленно обошла мастерскую, проводя пальцами по раме небольшого пейзажа кисти Саврасова, который она только что вернула к жизни. «Какие условия?»

«Работа будет происходить не в твоей мастерской. Ты будешь работать у него. В особняке. В его личной реставрационной лаборатории, которая, как я понял, превосходит даже твою скромную обитель».

«Почему?» – ее внутренний часовой замер в напряженном ожидании. Отдавать работу, особенно такую, в чужие руки было против всех ее правил.