Последний гол Несмеяныча. И другие спортивные

«Здравствуйте, Алексей Петрович, ох простите, Максим Никитич! Вы меня чуть не обманули)) Я вижу, у вас всё-таки случились проблемы. Ничего, как и обещал, я это поправлю. Уже поправляю, насколько вы успели заметить. Как ваш зуб, кстати? Отдали зубной фее? Уверяю, это начало, и вы знаете. Я буду навещать вас всё чаще и чаще. И ещё раз повторяю. То, что вы делаете, нужно не только мне. Если вы этого не будете делать, вы не нужны. Не только мне. Всего доброго! Увидимся, спишемся, созвонимся…»

Это письмо второе. А первое я написал самому себе 5 лет назад. Посчитал это отличной мотивацией, чтобы создать первую в своей жизни книгу. Я был очень удивлён, обрадован даже, и испуган одновременно, прочитав письмо после, так сказать, его «получения». Когда через неделю после отправления я обнаружил его в почтовом ящике, со всеми штампами и марками, оно выглядело очень реально. И его содержание стало даже зловещим. Деталей не помню, смысл такой: писал мне некто, не представившийся, но уверявший меня, что я всегда его знал. Писал почти дерзко. Или с долей покровительства. Ему нужна была от меня книга. Он убеждал, что я суперталантлив и что должен писать. А задумка, которая владела мною в тот апрель, вообще мегакрута. И главное, она нужна людям, как свет в темноте. Пишите, сказал он мне. А не будете писать, буду отнимать у вас здоровье по крупицам. Он пообещал мне, что так или иначе я закончу книгу, сколько бы усилий и здоровья (усилий ему, здоровья мне) это не стоило. Письмо не сохранилось – листок с конвертом я выбросил в тот же день, попутно зачеркнув своё имя-отчество и исправив на незнакомого мне Алексея Петровича, чтобы казалось, что меня это вообще не касается. Старый компьютер сдох, вместе с ним и электронная версия письма, в которой я так же исправил Максима Никитича на Алексея Петровича. Чтобы наверняка. Бред.

В тот апрель я был почти свободен. От меня ушла жена. Или я ушёл от неё, бросил её с ребёнком, считала она. Или мы вместе приняли это решение. Тут с трёх сторон можно смотреть. Закрывать глаза на важные детали, другие наоборот преувеличивать. В общем, я остался один. Было горько, без ребёнка особенно. Но свободы творчества стало безгранично много, через постоянную внутреннюю боль, свобода вырывалась даже легче обычного. Тогда я и написал то первое письмо как мотивацию.

Написал, чуть-чуть испугался и, вдохновлённый этим чуть-чуть испугом, начал творить. Каждый день по паре строчек-страниц. Работа давалась легко. Выходил, правда, какой-то бред, но выходил. То, что идея нужна миру, я, конечно, сомневался. Ничего особенного. Леонид Андреев на новый лад. Поэтому через месяц бред закончился. И я забыл и про своё предупреждение, и про книгу.

Костя стоял неподвижно возле мяча в центральном круге. Почти как солдат, которому только что дали команду «Вольно», и он позволил себе немного расслабить одну ногу в колене, на один сантиметр отпустить руки от швов, стать чуть-чуть ниже ростом, на деле все так же оставаясь в стойке «Смирно» и не имея права ни сдвинуться с места, ни присесть, ни махнуть рукой, чтобы поприветствовать кого-то вдалеке. Мускулы его тела окаменели, бледное худое лицо, покрытое капельками пота, своей недвижИмостью напоминало лицо какого-нибудь памятника в парке после дождя, серые цементные глаза смотрели вдаль – на верхние ряды трибуны, но были пусты, ничего не искали и не выражали. Он светился тишиной и пустотой, излучал их на сотню шагов вокруг, вырисовывая невидимый купол. А за куполом бурлил стадион. Бурлил одним на всех чувством счастья от только что забитого мяча и приближавшейся победы. В сотне шагах от Кости, за которыми кончалась его тишина, обнимались и приветствовали своих фанатов партнеры по команде. Фанаты в ответ осыпали игроков преданностью и уважением в виде протянутых, машущих и что-то жестикулирующих рук. Диктор протянул «Мяч забииииил Константиииииин…». Фанаты подхватили «Ваааасиииильееееееев!»