Тот, кто помнит воду

Корабль «Кеплер-11», гигантская сигара из сплава и керамики, с шипящим стоном выплюнул Лео на поверхность Красной Планеты. Не посадка, а именно выдох – усталый, раздраженный, будто космический путешественник избавлялся от инородного тела. Шлюз открылся, и его ударило в лицо не воздухом, а понятием. Воздух – это нечто живое, наполненное памятью о дожде, океане, лесе. Здесь же был вакуум, слегка заполненный скудной смесью, пахнущей озоном от разрядов статики, раскаленным металлом посадочных опор и вечной, невыразимой пылью, которая была не грунтом, а прахом чего-то давно и безнадежно умершего.

Лео сделал первый шаг, и ботинки с магнитной подошвой с глухим стуком прилипли к посадочной площадке. Он ожидал увидеть бескрайние ржавые долины, описанные в справочниках, завораживающую пустоту нового мира. Но вместо этого его взгляд уперся в уродливые, пузырящиеся купола Колонии «Новый Рассвет». Они впились в марсианскую плоть, как стеклянные паразиты, искривленные и чужие на фоне величественного, безразличного горизонта. От них тянулись сети серых труб и стальных балок – артерии и скелет чудовища, пожирающего планету. Это была не колонизация, а протез, грубый и болезненный.

Он прибыл не как завоеватель, не как инженер или солдат. Он был археологом слова, лингвистом-переводчиком с миссией, которая вызывала снисходительные улыбки у администрации Колонии. Ему предстояло каталогизировать умирающий язык «песчаных людей» – тех, кого колонисты с плохо скрываемым пренебрежением звали «пыльниками».

Их цивилизация не оставила после себя ничего, что земной прагматик счел бы ценным. Ни городов, поражающих воображение, ни рудников, ни скелетов великих чудищ. Только слухи. Сплетни в бараках о немых пещерах, «залах воспоминаний», разбросанных по пустыне. Местах, где, по словам редких, трясущихся от страха очевидцев, сходят с ума и видят призраков. Для колонистов это были сказки для новичков. Для Лео – единственная нить, ведущая к истине.

Его казенная каморка в жилом секторе «Нового Рассвета» была герметичной, стерильной и до ужаса тихой. Воздух гудел одинаковым монотонным гулом рециркуляторов, свет лился с потолка холодной, безжизненной люминесцентной полосой. Он чувствовал себя образцом под стеклом, насекомым, залитым в акрил. По ночам, лежа на жесткой койке, он прислушивался к тишине Колонии – это была не мирная тишина, а агрессивная, давящая, прерываемая лишь далеким скрежетом машин, буравящих породу. Он тосковал по шуму. По настоящему шуму Земли: по шелесту листьев за окном, по крику чаек, по гудению машин, по голосам людей, которые говорили о дефиците воды и эффективности систем. Здесь все разговоры сводились к этому. Вода. Кислород. Показатели. Выживание. Не жизнь, а затянувшаяся агония.

На третий день, измученный клаустрофобией металлических стен, он отправился в пустыню. Старые сканы дронов-геологов указали на аномалию в тридцати километрах к востоку – небольшую пещеру в скальном массиве. Карсен, директор колонии, отпуская его, хлопнул по плечу: «Смотри, лингвист, не увязни в песках. И не пей ничего красного, а то будешь потом рассказывать нам сказки на ночь». Юмор его напутствия был плоским, как удар лопаты.

Марсоход трясло на ухабах. За стеклом плыл бесконечный, однообразный пейзаж. Ржаво-коричневые дюны, черные скалы, пронзительно синее небо, в котором висело маленькое, безжалостное солнце. Ни ветерка. Ни тени. Ни звука, кроме гудения мотора и скрежета песка о стекло. Это был идеальный вакуум смысла.