Polaroid. Искаженное слово

Глава 1: Болезнь памяти

Квартира Лии пахла пылью и страхом. Марк сидел на её потертом диване, сжимая голову руками так сильно, что костяшки пальцев побелели. Его лицо, обычно такое сдержанное, было серым, землистым от невыносимой боли.

– Я помню его, Лия! Каждую чёртову деталь! – его голос срывался на хриплый шёпот, полный отчаяния. – Помню, как он, семилетний, помогал мне нести тяжёлый портфель с книгами из школы, и мы спотыкались на каждой ступеньке. Помню, как он в двенадцать разбил мячом окно в гараже и мы вместе склеивали его скотчем, боясь, что отец заметит. Эти воспоминания… они впиваются в мозг, как раскалённые иголки. Они… лишние. Чужие. Но они мои!

Он был Якорем. Единственным известным им человеком, чья память оказалась невосприимчива к стиранию. Его разум стал архивом стёртых людей, могилой для несуществующих воспоминаний. Но человеческая психика не была предназначена для хранения несуществующей реальности. Каждое такое «лишнее» воспоминание вызывало у него приступ чудовищной мигрени, тошноту, а иногда и кровотечение из носа, как будто его мозг физически отторгал информацию, не имеющую опоры в текущей реальности.

– Это не их почерк, – сказала Лия, показывая ему на своем планшете увеличенное фото символа, снятого на стене заброшенного завода. – Тени хотели всё поглотить, сделать частью себя. Эти же… они редактируют. Вычёркивают. Как корректор в тексте.

Внезапно в комнате повисла оглушительная тишина, которую прорезал резкий, пронзительный звонок. Стационарный телефон, старый дисковый аппарат, который они отключили и засунули в шкаф ещё при переезде, звонил. Провод болтался пустой петлёй. Марк, с трудом фокусируя взгляд, подошёл и снял трубку. Из динамика донёсся ровный, синтезированный, безжизненный голос, словно голосовой помощник, который научился говорить с ледяным, безразличным презрением:

– Аномалия «Воронов-Якорь». Нестабильный элемент архива. Нарушает целостность нарратива. Рекомендуется к исправлению или удалению.

В тот же миг стены комнаты поплыли. Обои с цветочным узором зацвели сложными фрактальными спиралями, мебель на мгновение стала плоской, двумерной, как чертёж в архитектурном проекте, а из угла, из самой тени, выполз запах – не существующий в природе, отталкивающий запах статического электричества, озона и чего-то древнего, фундаментального – запах распадающихся смыслов.

– Глитч, – прошептала Лия, чувствуя, как у неё замирает сердце. Реальность дала сбой. Первый, но явно не последний.

P.S. Память – это фундамент, на котором стоит наше «я». А что если этот фундамент начинают выбивать по кирпичику? Что остаётся от человека, когда его прошлое объявляют черновиком, подлежащим правке? Самый страшный яд – не тот, что убивает тело, а тот, что растворяет душу, стирая следы её существования.

Глава 2: Первый Корректор

Они выскочили на улицу, чтобы глотнуть воздуха, но воздух оказался таким же спёртым и неестественным. Город жил своей жизнью. Слишком правильной, слишком отлаженной. Люди на тротуарах улыбались, но их улыбки были идеально симметричными, заученными, как у манекенов в витрине. Птицы в небе летели по идеально выверенным, прямолинейным траекториям, не сворачивая, не кружа. Это был не город, а его макет.

В парке, на скамейке, стоявшей под старым, призрачно-белым тополем, сидел мужчина. Он был одет в костюм, скроенный в стиле 50-х годов, безупречно чистый и отглаженный. Он не был ни старым, ни молодым – его возраст невозможно было определить. Но самое жуткое было его лицо. Оно было гладким, как куриное яйцо, без единой морщинки или пор. На нём не было ни рта, ни носа, лишь два тёмных, непроницаемых стекла очков, за которыми не угадывалось ничего. В его руках он держал не блокнот или книгу, а странный предмет, похожий на длинное, тонкое шило или перо, отлитое из тёмного, матового металла – Стилус.