Холодные берега

Город N тонул в ядовитом мареве. Желтоватый туман, вечный выдох газовых болот, обволакивал шпили Старого Света и крыши Нового, стирая грани между избранными и отверженными. Он въедался в камень особняков, пропитывал дерево трущоб, цеплялся ледяными пальцами за легкие тех, в чьих жилах не текло ничего, кроме обычной, скудной крови. Для них – это был холод и предвестие чахотки. Для других – потомков древних договоров, отмеченных перепонками между пальцев и кожей цвета тусклого серебра – болотный смрад был родным, как запах колыбели. И предупреждением. Город N полон загадок и секретов. Каждое решение, действие, нужно совершать обдуманно. Город не любят, когда принимаются поспешные решения.

Болота. Не просто топи с горючим газом, а живое, дышащее чрево мира. Колыбель и могила. Там, в вечной полутьме, под слоями тины и метана, дремало Нечто. Древнее. Нетерпеливое. Его сон охраняли змеи, вышитые на бархате власть имущих и вырезанные на дубовых панелях их кабинетов. Оно не требовало поклонения – лишь соблюдения древних правил игры, где кровь и души были разменной монетой. Этими правилами руководитель Старый Свет, они же старожилы города. И именно они знали, как успокоить это нечто. Но было ли оно вообще? А может быть все это было придумано ранее. Чтобы любопытные носы Нового Света не лезли, куда не просят.

В особняке Штокманов, пахнущем воском и тревогой, девушка с глазами цвета весенней листвы прикасалась к клавишам рояля, не зная, что ее жизнь уже взвешена на весах чужой выгоды. Она, как и все барышни, мечтала о любви. О самой чистой и искренней.

В кабинете герцога Бродского, где тени плясали под треск камина, мужчина с жабрами на шее верил в чистоту любви, не подозревая, что стал пешкой в руках холодного стратега. Ему просто хотелось любить и заботиться. А в сердце болот, потревоженное алчностью и нарушенными клятвами, нечто шевельнулось.

Уже плелись сети: шелковыми нитями светских интриг и стальными проволоками магических договоров. Уже готовились жертвы на алтарь амбиций. Уже письмо с горьким запахом полыни ждало в кармане, чтобы впустить тьму в чью-то душу. Готовились выгодные предложения и союзы. Но верно ли это?

Это история о том, как доверие становится петлей. Как любовь превращается в оружие. Как огонь, зажженный ради власти, пожирает невинных. И как в самой гуще предательства и безумия может родиться не надежда, а холодная, отточенная, как клинок, воля – выжить и сжечь тех, кто посмел разбудить древних змей. Главное, чтобы берега не стали холодными.

Грядет буря. И первый вихрь уже колышет занавески в гостиной Штокманов, где пахнет чаем и отчаянием…

Лилиям черёд цвести под солнцем,

В тот ясный день, когда на небе нежно

Крахмалятся пары с далёких рек.

И бежев полдень, солнце – безмятежно,

Часы идут, замедлив стрелок бег…

Холод пробирал до костей. Над Городом N повисла желтоватая дымка – ядовитый выдох газовых болот, который новые правила так и не смогли обуздать. Над крышами особняков Старого Света сгущались свинцовые тучи, предвещая дождь. Обитатели спешили укрыться, лишь новоприбывшие и чужаки без капли крови Старого Света ежились от пронизывающей сырости. Коренные же, полулюди-полурыбы с перепончатыми пальцами, не чувствовали этого холода.      Лидия Бродская (в девичестве Штокман) нашла временное прибежище за фортепиано. Знакомые аккорды должны были заглушить ледяной взгляд Дмитрия, шепот его теток-коршунов, грядущую годовщину – позорную веху ее заточения. Музыка была побегом. От общества с его удушающими условностями, которые она вынуждена была терпеть. Но терпение лопалось. Вчерашнее письмо от подруги, с намеками на старые законы о расторжении гибридных браков, жгло карман, как раскаленный уголь. Рука машинально легла на клавиши, извлекая нежные звуки. Но сегодня даже музыка не могла растопить ледяной ком отчаяния в горле. Она вспоминала, как год назад, полная надежд, помогала отцу составлять доклад о переводе газовых концессий в общественный фонд. Ее цифры, ее анализ тогда впечатлили Совет! Теперь же…