Все жанры Все авторы
В самый темный час. Как рождается жестокость? - Эрих Фромм, Ханна Арендт

В самый темный час. Как рождается жестокость?

Страниц

275

Год

—

— Вы действительно утверждаете, что не имели понятия о том, что творилось в Аушвице? Не замечали ничего? — Нет, Ваша Честь, мы ничего не знали. Мы даже не пытались взглянуть в ту сторону. — Так значит, вы осознанно избрали, в какую сторону не стоит смотреть.

В концлагере самые жестокие надзиратели были теми, кто не мог выносить крики страха и боли, исходящие от заключенных. Они испытывали гнев из-за того, что узники не понимали, какую трудную и ненавистную работу им приходится выполнять, и лишь усложняли все, что было и так ужасным. Большинство охранников состояло из людей разных профессий: учёных, артистов, преподавателей, и просто обывателей.

Как же реагировали люди в самые мрачные минуты истории Германии? Как возникал образ демона фашизма и какие механизмы двигали геноцидом? На эти трагические вопросы пытаются ответить два блестящих ума XX века — психолог и социолог, которые стали молчаливыми свидетелями величайшей трагедии эпохи. Их работы помогают глубже понять, как общество может погружаться в бездну жестокости и безразличия, исследуя темные стороны человеческой природы и механизмы массового насилия, которые способны проявляться в условиях политического хаоса и социальной дестабилизации.

Читать бесплатно онлайн В самый темный час. Как рождается жестокость? - Эрих Фромм, Ханна Арендт

Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я же не был коммунистом.

Когда они сажали социал-демократов, я молчал: я же не был социал-демократом.

Когда они хватали членов профсоюза, я молчал: я же не был членом профсоюза.

Когда они пришли за мной – заступиться за меня было уже некому.

М. Нимеллер

Ханна Арендт

Часть I. Люди в самый темный час1

Последствия нацистского правления: репортаж из Германии2

Менее чем за шесть лет Германия разрушила нравственную структуру западного общества, совершая преступления, которые невозможно было представить, а ее победители превратили в руины зримые следы более тысячи лет германской истории. Затем в эту опустошенную землю, обрезанную границей по Одеру-Нейсе и вряд ли способную поддерживать существование своего деморализованного и истощенного населения, устремились миллионы людей из восточных провинций, с Балкан и из Восточной Европы, добавляя к общей картине катастрофы специфически современные черты физической бездомности, социальной неукорененности и политического бесправия. Можно усомниться в мудрости союзных держав, изгнавших все германоязычные меньшинства из негерманских стран, – как будто бы до этого в мире было недостаточно бездомности. Но факт состоит в том, что европейские народы, пережившие убийственную демографическую политику Германии в годы войны, были охвачены ужасом, еще большим, чем негодование, от самой мысли о том, чтобы жить вместе с немцами на одной территории.

Вид разрушенных городов Германии и знание о германских концентрационных лагерях и лагерях смерти накрыли Европу облаком меланхолии. Вместе они делают память о прошлой войне более долгой и более мучительной, а страх перед будущими войнами более реальным. Не «германская проблема», в той мере, в какой она является национальной в сообществе европейских наций, а кошмар Германии в ее физическом, нравственном и политическом разрушении стал почти столь же явным элементом в общей атмосфере европейской жизни, как и коммунистические движения.

Но нигде этот кошмар разрушения и ужаса так слабо не ощущается и так мало не обсуждается, как в самой Германии. Отсутствие отклика очевидно везде, и трудно сказать, означает ли это полубессознательный отказ поддаваться горю или подлинную неспособность чувствовать. Среди руин, немцы посылают друг другу красочные открытки, по-прежнему изображающие соборы и рыночные площади, которых более не существует. И безразличие, с которым они прохаживаются среди обломков, отражается также в отсутствии скорби по погибшим или в той апатии, с которой они реагируют или, скорее, не реагируют на участь беженцев среди них. Это общее отсутствие эмоций, по крайней мере эта внешняя бессердечность, иногда прикрытая дешевой сентиментальностью, является наиболее бросающимся в глаза открытым симптомом глубоко укорененного, упрямого и временами порочного отказа взглянуть в лицо реально случившемуся и принять его.

Безразличие и раздражение, появляющееся тогда, когда кто-то указывает на это безразличие, можно проверить на многих интеллектуальных Уровнях. Наиболее очевидным экспериментом будет прямо сказать собеседнику о том, что он заметил с самого начала разговора, а именно о том, что ты еврей. За этим обычно следует небольшая смущенная пауза, а затем идет – нет, не личный вопрос вроде «куда Вы отправились, уехав из Германии?» или знак симпатии, вроде «что произошло с Вашей семьей?», а поток историй о том, как страдали немцы (вполне достоверный, конечно, но неуместный). И если объект этого маленького эксперимента оказывается достаточно образован и умен, он далее обрисует соотношение между страданиями немцев и страданиями других, следствием чего является то, что одно уравновешивает другое, и мы вполне можем перейти к более многообещающей теме для беседы. Столь же уклончивой является обычная реакция на вид развалин. Когда какая-то открытая реакция вообще есть, она заключатся во вздохе, за которым следует наполовину риторический, наполовину тоскливый вопрос: «Почему человечество должно всегда вести войны?» Средний немец ищет причины прошлой войны не в действиях нацистского режима, а в событиях, приведших к изгнанию Адама и Евы из рая.

Вам может понравиться: