Сумерки Яви. Воля Крови, Воля Голода

Каменный трон вождя Серой Орды был высечен прямо в скале, в самом сердце их ревущего ущелья. Он был черен от копоти тысяч костров и отполирован до блеска телами десятков вождей. Уже сорок долгих зим на нем сидел Гур'траг. Его прозвище – Кровавый Топор – не было пустым бахвальством. Оно было вырезано зазубринами на лезвии его гигантского двуручного топора, где каждая зазубрина означала поверженного врага, и лезвие было покрыто ими, как оспой.

Гур'траг был старым волком. Один его глаз давно вытек в битве с ледяным гигантом на севере, но единственный оставшийся видел острее и дальше, чем два у любого молодого воина. Он видел каждую слабость, каждую затаенную обиду, каждую зарождающуюся интригу в своем племени. Его рука, похожая на корявый корень дуба, все еще могла поднять топор, способный расколоть человеческий щит вместе с тем, кто за ним прятался. Его слово было законом, твердым, как гранит этих скал.

Но закон начал ржаветь. И сам трон, казалось, стал холоднее.

Орки были народом огня, крови и движения. Их сутью была война. Набег, битва, добыча, пир – вот был цикл, по которому их племя жило веками. Но этот цикл нарушился. Мир менялся. "Мягкотелые" людишки на юге научились воевать. Их крепости стали выше, их мечи – острее, их князья – хитрее. Последние два набега, предпринятые Гур'трагом, закончились катастрофой. Орки вернулись, неся на щитах своих мертвецов и не привезя ни единой коровы, ни единой рабыни. Караваны, что раньше были легкой добычей, теперь ходили под охраной целых отрядов закованных в сталь гридней.

Война стала слишком дорогой. А мира орки не знали.

И в ущелье пришли два злейших, самых коварных врага орочьего народа: голод и скука.

Голод был физическим. Запасы вяленого мяса подходили к концу. Охота в окрестных горах не могла прокормить две тысячи глоток. Иногда по ночам из юрт доносился плач голодных детей.

Но скука была страшнее. Молодые воины, чья кровь кипела, чьи мускулы требовали битвы, слонялись по лагерю без дела. Их ярость, не находя выхода, выплескивалась в пьяных драках, в бессмысленной жестокости, в глухих, злых спорах. Они сидели, как волки в клетке, и с каждым днем их глаза становились все краснее, а клыки – острее. Они начали роптать.

Сначала – шепотом, у ночных костров. Что Гур'траг стал стар. Что его глаз потускнел, а рука ослабла. Что он боится. Боится людей, боится проигрыша. Что он ведет племя к угасанию, к позорной смерти от голода в этих проклятых скалах.

"Нам нужен вождь, что принесет нам мясо и кровь!" – этот клич, не произнесенный вслух, витал в воздухе, густой, как дым от костров.

И внимательнее всех к этому ропоту, к этому шепоту, к этому запаху назревающего бунта прислушивался тот, кто всегда оставался в тени.

Шаман Гор'дул.

Его звали Кривой Череп не из-за уродства. Его череп, начисто выбритый, действительно был сплюснут с одной стороны – результат травмы в детстве. Но прозвище отражало суть его разума: изворотливого, хитрого, видящего мир под иным, искаженным углом. Гор'дул не был воином. Он был хром, худ, и в прямой схватке его одолел бы любой подросток. Но его сила была в ином. Он говорил с духами. Он варил зелья, что открывали врата в иные миры. Он видел знаки в дыму, в крови жертвенных животных, в узорах трещин на камнях.