Корона из Пепла. Сумерки Яви

Петух в Медвежьем Углу был ленив, и потому деревню всегда будил молот. Его мерный, тяжелый стук, доносившийся с окраины, был надежнее восхода солнца. Ратибор проснулся под этот знакомый ритм, расталкивая остатки сна. Он не нежился в постели. Холодные доски пола, ковш ледяной воды из колодца, выплеснутый в лицо, и миска густой овсяной каши, плотной, как глина, – таким было каждое его утро. Быт боярина-пограничника был прост и суров.

Путь от отцовских хором до кузни лежал через всю деревню. Медвежий Угол оживал. Староста Прохор, красный как рак, размахивал руками, пытаясь переспорить трех баб у колодца, – безнадежное дело. Мальчишки, взъерошенные после сна, с гиканьем гоняли кур по пыльной улице. Жизнь текла своим чередом, привычная и понятная.

Но в этой простоте всегда таилось иное. Краем глаза Ратибор заметил, как из-за плетеной изгороди мелькнула косматая голова домового. Хозяйка, старая Матрена, уже выставила для него блюдце с молоком. У крыльца соседнего дома лежал, подергивая во сне лапой, огромный волкодав Борз; на его седой шкуре сквозь шерсть проступали выцветшие синие руны – оберег от хвори и сглаза. Никто не обращал на это внимания. Духи и магия были не чудом, а частью быта, такими же обыденными, как смена времен года.

Источник утреннего перестука встретил Ратибора жаром и запахом угля. Кузня.

– Солнце уже стыдится за тебя, боярич, – пророкотал голос, перекрывая звон металла.

У наковальни стоял Игнис. Гора, а не человек. Плечи, как у молодого быка, руки, толщиной в бедро Ратибора, покрыты не только въевшейся сажей и мозолями, но и мелкой, твердой чешуей цвета старой бронзы. Он беззлобно зыркнул на Ратибора из-под густых бровей.

– Солнце всходит, когда Игнис берет в руки молот, – без улыбки ответил Ратибор, привычно отражая подколку.

Между ними всегда было так – короткие, мужские перепалки, больше похожие на обмен ударами тренировочных мечей. Игнис был ему как дядька, суровый и надежный, как сталь, что выходила из-под его молота. Сейчас он ковал лемех для плуга. Ратибор смотрел, как он работает. В этом была своя магия. Игнис не просто бил по раскаленному металлу. Казалось, он вдыхал в него свой жар, и полоса железа под его ударами светилась дольше и ярче обычного, покоряясь воле мастера.

Дверь из кузни вела в дом, и здесь мир огня и железа сменялся миром трав и тепла. Их встречала Аурум, жена Игниса, и их дочь, Кайя. В доме витал густой, горьковато-сладкий аромат. Аурум, женщина удивительно тонких черт лица, сидела у стола и перебирала сухие пучки зверобоя и чабреца. Лишь ее глаза, цвета старого золота, с вертикальными зрачками, выдавали ее драконью кровь.

– Здравствуй, Ратибор, – ее голос был тихим, как шелест сухих листьев. – Для отца. Опять нога к непогоде ноет, знаю.

Она протянула ему небольшой глиняный горшочек с темной, пахучей мазью. Ее забота о боярине была такой же обыденной и неотъемлемой частью их жизни, как стук молота ее мужа. Кайя, сидевшая в углу и точившая небольшой охотничий нож, лишь коротко кивнула ему, не отрываясь от своего дела.

Ратибор взял мазь. Простые слова благодарности были бы здесь лишними. Он кивнул в ответ и вышел.

Он не успел сделать и двух шагов, как резкий толчок в бок едва не сбил его с ног. Кайя возникла рядом, бесшумная и быстрая, как всегда.