Сердце под серебром

Душный воздух в гриднице старосты Гостомысла можно было резать ножом. Пахло прокисшим медом, дегтем и мужским потом. Свечи из бараньего сала чадили, отбрасывая дрожащие тени на бревенчатые стены, увешанные медвежьими шкурами.

За широким дубовым столом сидели двое. Остальные – дюжина мужиков, местных смердов и дворовых людей – жались по углам, боясь даже дышать громко.

Ждан, которого за глаза звали Куркулем за его жадность и самое богатое подворье в Весь-Лесной, трясущейся рукой потянулся к кожаному стакану. Пот заливал ему глаза, дорогая рубаха из византийского шелка прилипла к спине.

– Бросай, Ждан, – тихо проговорил Гостомысл. Староста был старше, суше и страшнее. Его глаза, серые, как речная галька, не выражали ничего. Перед ним возвышалась гора серебряных гривен, кун меха и даже грамота на владение мельницей. Всё это ещё час назад принадлежало Ждану.

– Отыграюсь, – хрипло каркнул Ждан. – Всё отыграю. Ставлю хутор.

По толпе зрителей прошел шепот. Хутор Ждана был лучшим в округе. Три десятка голов скота, заливные луга у реки.

– Хутор против всего, что на столе? – Гостомысл усмехнулся в бороду. – Дело честное. Бросай зернь.

Игра была проста и жестока. Две игральные кости, выточенные из суставов быка. Выпадет чёт – Ждан снова богач. Нечет – он нищий, хуже последнего холопа.

Ждан зажмурился, взывая к Велесу, покровителю скота и торговли. Резко выдохнул и опрокинул стакан.

Костяшки с сухим стуком покатились по дереву. Одна замерла сразу – три точки. Вторая крутилась, словно издеваясь, подпрыгнула на сучке и легла.

Одна точка.

В сумме – четыре. Чёт.

Ждан взвыл от радости, протягивая руки к горе серебра:

– Моё! Слышишь, староста? Моё! Велес со мной!

– Не спеши, – голос Гостомысла был холоден, как лед на Днепре. – Гляди лучше.

Староста указал узловатым пальцем. Вторая кость, покатившись, встала не плашмя, а уперлась ребром в крошку хлеба. Она не лежала. Но грань с тремя точками смотрела вбок. Вверх смотрело пустое место.

– «Собака», – вынес вердикт Гостомысл. – Спорный бросок. Перебрасываем. Только теперь моя очередь.

Это было против правил, но здесь законом был Староста. Ждан хотел возразить, схватиться за нож, но двое дюжих сыновей Гостомысла шагнули из тени.

Гостомысл лениво взял кости. Не тряс, не молился. Просто разжал ладонь.

Шесть и четыре.

Десять. Абсолютная победа.

– Завтра к полудню освободишь усадьбу, – зевнул староста, сгребая серебро. – Жену и детей можешь забрать. Скотину оставь. Именем Князя свидетельствую: долг твой – уплата честная.

Ждан сидел, глядя на пустой стол. В ушах звенело. Жизнь кончилась. Он стал никем.

Ночной ветер холодил пылающее лицо Ждана. Он шел домой, не разбирая дороги, спотыкаясь о корни. В голове, как потревоженный улей, гудели мысли.

«Уйти? Куда? В Киев – милостыню просить? К печенегам – в рабство? Жена проклянет. Дети в голоде подохнут. Я – Ждан, меня вся волость уважала! А теперь?»

Обида жгла внутренности. Гостомысл сжульничал. Все видели, что сжульничал, но промолчали. Они боятся Старосту. А Ждана не боятся. Над Жданом завтра смеяться будут.

Он вошел в свой двор. Собака, огромный волкодав, ткнулась мокрым носом ему в ладонь. Ждан оттолкнул пса. Вошел в амбар.

Здесь пахло сеном и спокойствием. Тем самым спокойствием, которого его лишили. Взгляд упал на сундук в углу, под старыми сетями.