Тени за снежной завесой

Киселёвск жил по своим законам. В этом уголке Сибири, где снег выпадал даже летом, время словно остановилось. Старые дома, построенные из серого камня и деревянных балок, склонялись друг к другу, словно в унылом разговоре. На окнах – ледяные узоры, на улицах – следы саней, превратившиеся в трещины под давлением вечного холода. Люди здесь говорили тихо, словно боялись разбудить что-то, что копошилось подо льдом.

Марина приехала в город в середине августа, когда солнце едва пробивалось сквозь тучи. Её работа – оценка старых зданий, которые власти хотели снести, чтобы освободить место для «прогресса». Но что может быть прогрессом там, где даже ржавые трубы на крышах покрыты инеем?

Она сняла комнату в гостинице «Сибирь», которая стояла напротив церкви с облупившейся штукатуркой. Каждое утро, выходя на улицу, Марина чувствовала, как ледяные иглы впиваются ей в лицо. Её кожа покрывалась мурашками, а дыхание вырывалось из груди белыми облачками. «Скоро уеду», – повторяла она, но в глубине души понимала, что город уже притягивает её, как магнит.

Но больше всего Марину пугали истории. Старуха в кафе, где она завтракала, наклонилась через стол и прошептала: «Не ходите за шахту. Там… нечисть. Они ждут». Марина улыбнулась, как обычно улыбалась, когда ей рассказывали о привидениях. «Не верю в привидения», – сказала она, но в ту ночь, лёжа в постели, услышала скрип половиц в коридоре. Там, где не должно было быть дверей.

Поездка в Киселёвск стала для Марины испытанием. Она приехала из Москвы, где кипела жизнь, где звуки автомобилей, смех людей и шум мегаполиса не давали передохнуть. Здесь же, на сибирских просторах, мир казался вымершим. Поезд, в котором она провела двое суток, едва тащился по бескрайним снежным просторам. Вагон, в котором она занимала купе, был старым, с трещинами в потолке, с которых кое-где свисали ледяные сосульки. Даже в августе, когда в Москве уже припекало солнце, здесь царила зима. Воздух в вагоне был настолько холодным, что окна покрывались инеем, а дыхание пассажиров превращалось в облака, медленно плывущие к потолку.

Соседями Марины оказались трое: две старушки в тёплых платках, чьи лица были испещрены морщинами, как карта глубоких речных долин, и мужчина с опухшими от недосыпа глазами, который молчал, словно его язык превратился в лёд. Он сидел в углу, обхватив голову руками, и не шевелился даже тогда, когда поезд трясло на рельсах. Марина пыталась читать отчёт о реставрации старинных зданий, который ей дали перед отъездом, но буквы расплывались перед глазами, и она то и дело видела, как её собственное отражение в окне вагона искажается, будто кто-то за стеклом пытается приблизиться.

Когда поезд наконец въехал в Киселёвск, Марина почувствовала, как сжалось её сердце. Город, казалось, сошёл со страниц старого фотоальбома. Башни церквей с зелёными куполами, покрытые слоем снега, словно пытавшегося скрыть их истинный цвет. Дома с резными наличниками, облупившейся штукатуркой и окнами, защищёнными деревянными ставнями. Даже фонари на улицах были старыми, с матовыми стеклянными абажурами, которые едва пробивались сквозь белую пелену снега. Воздух здесь пах мазутом и сыростью, и Марина, привыкшая к запахам метро и кофеен, закашлялась, вдыхая этот чуждый аромат.