Этот невероятный случай произошел во время моего третьего визита к психоаналитику-иностранцу по имени Густав фон Зайфертиц.
Еще до того, как прогремел тот загадочный взрыв, мне следовало бы обо всем догадаться.
Недаром психиатр носил странное, вернее сказать, иностранное имя, как, кстати, исполнитель роли верховного жреца в кинокартине 1935 года «Она»>{2} – высокий, поджарый красавец со зловещим, конечно же орлиным профилем.
В фильме «Она» этот великолепный злодей шевелил костлявыми пальцами, извергал проклятия, вызывал желто-зеленое пламя, лишал жизни рабов и насылал на мир землетрясения.
После этого, уже «на свободе», он разъезжал в трамвае по Голливудскому бульвару, невозмутимый, словно мумия, и безмолвный, как одинокий телеграфный столб.
О чем это я? Ах да!
Для меня это был третий сеанс. В то утро психиатр позвонил мне сам и завопил:
– Дуглас, черт тебя дери, сукин сын, ты собираешься на кушетку или нет?
Имелось в виду не что иное, как ложе позора и унижения, на котором я корчился от предполагаемого комплекса еврейской вины и северо-баптистского стресса, тогда как психоаналитик время от времени бормотал себе под нос: «Махровый бред!», или «Идиотизм!», или «Убить тебя мало!»
Как видите, Густав фон Зайфертиц был весьма необычным специалистом по минным полям. По минным полям? Да-да. Твои проблемы – это минные поля у тебя в голове. Шагай по ним вперед! Военно-шоковая терапия, как он сам однажды выразился, с трудом подбирая слова.
– Блицкриг? – подсказал я.
– Ja! – отозвался он с акульей ухмылкой. – Точно!
Итак, я в третий раз посетил его своеобразный, обитый металлом кабинет с округлой дверью, запиравшейся на немыслимую систему замков. Я брел, пошатываясь, над темной пучиной и вдруг почувствовал, как доктор окаменел у меня за спиной. Словно в предсмертной судороге, он втянул в себя воздух и тут же выдохнул его с таким воплем, от которого у меня волосы поседели и встали дыбом:
– Погружение! Погружение!
Я погрузился.
Опасаясь, что кабинет вот-вот столкнется с гигантским айсбергом, я скатился на пол, чтобы в случае чего забиться под кушетку на львиных лапах.
– Погружение! – выкрикнул старикан.
– Погружение? – шепотом переспросил я, глядя снизу вверх.
И увидел, как надо мной поднимается, исчезая в потолке, перископ субмарины, поблескивающий надраенной медью.
Густав фон Зайфертиц словно не видел ни меня, ни потертой кожаной кушетки, ни исчезнувшего медного агрегата. Совершенно хладнокровно, как Конрад Вейдт в «Касабланке»>{3} или Эрих фон Штрохайм, дворецкий в «Сансет-бульваре»>{4}… он… закурил сигарету, и в воздухе зазмеились каллиграфические письмена (его инициалы?).
– Итак, ты сказал?.. – произнес он.
– Нет, – возразил я с пола, – это вы сказали. Погружение?
– Я такого не говорил, – фыркнул он.
– Извините, но вы ясно сказали: погружение!
– Не может быть. – Изо рта у него снова вырвалась пара затейливых струек дыма. – У тебя галлюцинации. Почему ты уставился в потолок?
– Да потому, – ответил я, – что в потолке пробит люк, если, конечно, это не очередная галлюцинация, а за ним спрятан девятифутовый медный перископ немецкой фирмы «Лейка»!
– Послушать только, что несет этот юнец, – процедил фон Зайфертиц, обращаясь к своему альтер эго>{5}, которое неизменно присутствовало на его сеансах в качестве третьего участника. Как только доктор переставал обливать меня презрением, он принимался бросать ремарки себе самому. – Сколько порций мартини ты влил в себя за обедом?
