Цепи были тяжёлыми и почти не давали возможности двигаться. Стёртые в кровь запястья и лодыжки, теснота, жалкая еда и непрестанная вонь полусотни таких же рабов, как он сам, – всё это порядком притупляло уязвлённую гордость и чувство унижения, так мучившие Айзека поначалу.
Тогда, в первый день этого вынужденного морского путешествия, он даже пытался сопротивляться, когда его выволокли на палубу, всучили камбузный нож и потехи ради выставили против вооружённого надсмотрщика. В первом ряду, с тремя внушительного вида охранниками за спиной, стоял поймавший его работорговец: сверкающие вышивкой одежды, презрительно искривлённые губы и надменный взгляд.
Под непрестанный свист и улюлюканье матросов верзила-надсмотрщик кинулся вперёд, но Айзек поднырнул под меч и, подсечкой опрокинув противника, бросился с ножом на своего «хозяина». Обвившийся вокруг руки кнут остановил удар.
Айзек обернулся и увидел одетого в чёрное человека – того, что ударами плётки загонял рабов на корабль утром. С улыбкой, от которой пленника бросило в дрожь, человек в чёрном взмахнул вторым кнутом, и Айзек опрокинулся на спину, задыхаясь и тщетно пытаясь ослабить обернувшийся вокруг шеи кнут.
– Неплохо. – Работорговец оценивающе оглядел распростёртого у его ног парня. – Думаю, мы сможем всучить его какому-нибудь невежде в качестве воина.
Матросы разразились смехом, который полоснул по гордости Айзека острым лезвием. Пленник попытался дотянуться до выпавшего из рук ножа, но лишь сильнее затянул кнут на шее.
Работорговец усмехнулся и обернулся к человеку в чёрном.
– Уник, научи этого раба вести себя подобающим образом. Только не покалечь, иначе даже самый последний дурак не примет его за вояку!
Новый взрыв хохота обрушился на Айзека вместе с первым ударом кнута.
Они были в пути уже почти неделю. И за всё это время с Айзека больше ни разу не снимали цепей. Даже когда парень вместе с другими рабами драил палубу под надзором равнодушно поигрывающего хлыстом надсмотрщика, он вынужден был волочить за собой эти тяжёлые оковы. Но теперь пленник, наученный горьким опытом, даже не пытался сопротивляться или перечить. Впрочем, надсмотрщикам и появляющемуся время от времени Унику далеко не всегда был нужен повод, чтобы пустить в дело кулак или кнут.
Айзек пошевелился и попытался сесть поудобней, но его сгоравший от лихорадки сосед придавил собой большую часть цепи, которой пленников попарно сковывали на ночь. Вытянуть из-под него цепь тоже не получалось – сил не хватало: его и без того скудную порцию еды урезали с самого первого дня, когда он так глупо попытался напасть на работорговца.
В дальнем конце трюма открылся люк, впустив немного тусклого света в вечный сумрак пропахшего нечистотами помещения. Морщась от удушливой вони и осыпая пленников проклятиями, вниз спустились двое надсмотрщиков: один нёс еду, другой освещал дорогу факелом. Среди рабов поднялось движение: некоторые жадно тянули руки к чёрствым кускам хлеба, другие – те, кому, как и Айзеку, уже довелось познакомиться с хлыстом поближе, – испуганно втягивали головы в плечи и покорно ждали, когда надсмотрщик швырнёт им их кусок.
Дойдя до Айзека, мужчины остановились. Тот, что раздавал еду, показал пленнику его сегодняшнюю порцию и оскалился в гнилой улыбке.
