Хранитель Безмолвия

Глава 1. Мир в оттенках тишины

В Хронии воздух трепетал от магии. Она была не просто частью мира – она была его дыханием, и дышала она Словами. Ребёнок, произносящий первое в жизни «мама», мог заставить расцвести под окном спящий бутон. Заклинатель, выкрикивая древний глагол «воспламени», мог зажечь огонь в сырых дровах. Ложь, оброненная кем-то, пахла серой и оставляла на языке горький, сажистый налёт. Каждое произнесённое слово имело вес, цвет и последствие. Мир был великой, нескончаемой симфонией, где все были и музыкантами, и дирижёрами.

Все. Кроме Элис.

Она была «Безсловной». В её внутреннем мире, том самом святилище, где у других рождались и звенели готовые фразы, царила бездна – бездонная, тихая и бесконечно богатая. В ней не было слов. В ней бушевали ураганы чувств, проносились созвездия образов, вспыхивали и гасли целые вселенные красок. Горечь была для неё не словом, а вкусом тёмно-сизого металла на языке. Радость – не концепцией, а взрывом солнечно-жёлтых брызг, танцующих под кожей. Она мыслила не предложениями, а готовыми картинами, каждая из которых была ярче и правдивее любого сказанного кем-либо слова.

Но внешний мир видел лишь оболочку. Девочку, которая к семнадцати годам не произнесла ни звука. Девочку, на которую не действовали простейшие обучающие заклятья, чьё имя, написанное в воздухе, не светилось, а рассыпалось унылым пеплом. Для жителей своего квартала, для своей опекунши, тёти Агнессы, она была пустым местом. Тихим укором. Живой ошибкой в упорядоченном мире речевой магии.

Шум этого мира никогда не был для Элис просто звуком. Он был субстанцией. Густой, вязкой, как испорченный мёд, средой, в которой она была вынуждена существовать. Голоса людей не доносили смысла – они обрушивались на неё волнами разной плотности: резкие, колючие всплески споров; тягучие, скучные гудки монологов; светлые, но невыносимо быстрые ручейки смеха. Она чувствовала их кожей – каждый звук оставлял на ней невидимый след. Колкость оставляла мурашки, ложь – липкую плёнку, которую так хотелось стряхнуть.

Комната была её крепостью. Не потому что здесь было тихо – тишины в этом мире не существовало вовсе. Но здесь шум был предсказуемым. За окном уличные торговцы выкрикивали заклинания для своего товара, отчего яблоки на лотках неестественно блестели, а ткани переливались слишком ярко. Элис видела, как их слова, осязаемые лишь для неё, вылетали ртами жёлтыми пузырями и лопались о прилавки, заставляя товары подрагивать. Двое детей у фонтана играли в «поймай рифму» – их звонкие слоги складывались в воздухе в сверкающие, хрупкие конструкции, похожие на стеклянных драконов, которые на мгновение парили, а затем рассыпались на сверкающие осколки, тут же растворяясь.

Она отвернулась от окна. Её взгляд упал на чистый лист бумаги, лежащий на грубом деревянном столе. В её внутреннем мире уже рождалась картина. Не идея, не мысль – сразу картина. Тоска, которую она чувствовала с утра, была не словом, а образом – одиноким серым утёсом в свинцовом море. И её пальцы, почти не слушаясь, потянулись к углю.

Она не рисовала. Она извлекала. Чёрные штрихи ложились на бумагу, повторяя изломы утёса в её душе. Она добавляла охры – следы ушедшего солнца, и ультрамарина – намёк на ту надежду, что всё же жила на дне. Это не было изображение. Это был её день. Её тихая грусть. Закончив, она положила уголёк. На листе дышало её безмолвие.