Меридий

Сухая багровая линия, освещенная одиноким солнечным малиновым лучом, пробивающимся сквозь неряшливо забитые железными панелями окна, растянулась на несколько комнат: от самого входа до разворошенной, стоящей в бедно обставленной и темной комнатке кровати. Мелкие пылинки, похожие в свете яркого солнца на искры, заполняли полоску света, ползущую к его закрытым глазам, не знающих покоя, судорожно дергаясь под сомкнутыми веками.

Вдоль измазанного кровью и грязью пола, по изъеденным временем деревянным доскам и исцарапанным ножкам кровати, вдоль лежащих повсюду осколков дробленого кевлара, украшенного яркими красками, напоминающего часть некой древней скульптуры. Вдоль рваных лоскутов одежды, по тяжело вздымающейся и опускающейся мокрой коже, укрытой иссиня-багровыми гематомами, и укутанным в запекшуюся кровь свежим порезам. Вдоль длинных, растрепанных, запыленных и грязных черных волос, прямо в пульсирующее око, открытое, с болью встречающее символ заходящего дня.

Подобно бешеному животному, разбуженному чьими-то шагами, он в одно движение с шипением и побагровевшими от злобы, сияющими пылающим безумием глазами сорвался с кровати, но лишь для того, чтобы, сделав одно обессиленное движение, не удержаться и рухнуть всем телом на пол, выбивая столетнюю пыль из его скрипящих, будто от боли и тоски, досок.

«…Где?.. Этого не… Нет, нет…»

Его мысли, как несуразный клубок, не имеющий ни начала, ни конца, бессвязно и неразлучно впивались тонкими нитями в его гремящее звоном тысячи неясных слов сознание.

– Арг-гх-х… Черт, черт, черт, больно… Ш-ш-ш-с, твою мать!

Пальцы, ощупывающие ребра, попавшие прямо в небольшие трещины промеж некогда целых костей, причиняли адскую боль. Длинные ногти, сдирающие запекшуюся, прилипшую к ранам кровь, впивались в нервы. Расширенные склеры, лопнувшие ветви капилляров и замутненный взгляд, пытающийся разглядеть хоть что-то, помимо небольшого лоскута закатного, уходящего в никуда света, в окружившей его тьме. Нечто серое, им смутно припоминаемое, всплыло перед его глазами…

Скрежет, визг стекла, режущего сталь, – боль, бьющая по вискам:

– Ш-ш-ш, тихо… Тихо… Тихо… Ц-С-С-С! Да что же это такое?..

Ноты расстроенного пианино в его голове, ноты скрипучей струны скрипки, режущей и растягивающей его мозг на тонкие нити. Поднявшись на колени, пытаясь всмотреться во мрак, он увидел в одно мгновение больше, чем может выдержать человеческий взор: целая жизнь, фрагментами, с забытыми лицами, пустыми глазницами, закрытыми опаленными лепестками некогда ярких цветов, яркие фейерверки на фоне разорванных в клочья людей; смотрящие на него из-под водной глади сияющие ока, лишенные век, и багровые реки, размываемые нескончаемым дождем. Разбитое стекло воспоминаний, чьи осколки устремились своими бритвенно-острыми гранями в его сердце, раздирая антрацитовую душу в кровавый фарш.

Эта комната… Это место, где он прожил свою краткую жизнь. Незаметные соленые капли одна за одной превратились в мягкий ручей, смывающий пыль и грязь с его щек. Сидя на коленях, он смотрел по сторонам, и не нашлось бы того, кто смог бы сказать, сколь долго он всматривался в нечто столь важное для него, что всякая телесная боль исчезла, посчитав неуместной само свое существование.