Загадка Веры Холодной

© Шляхов А., текст, 2015

© ООО «Издательство «Яуза», 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Лишь в неизменном – бесконечность,

Лишь в постоянном – глубина…

Зинаида Гиппиус

«13 апреля жена московского полицмейстера П. А. Золотарева неудачно вскочила на подножку площадки вагона трамвая в тот самый момент, когда стоящий трамвай тронулся. Потеряв равновесие, г-жа Золотарева не смогла устоять на ногах и упала на мостовую. По свидетельству доктора Гранина, г-жа Золотарева получила неопасные для здоровья ушибы и легкое сотрясение мозга».

«В доме Лодиной, по Малой Грузинской улице, в квартире отставного ротмистра Ветлугина обнаружено производство фальшивых гирь и аршинов. Владел и руководил производством сам квартировладелец. Фальшивые гири и аршины пользовались спросом и сбывались не только в Москве, но и в других городах России».

В семнадцать лет невозможно поверить в то, что тебя хотят убить. До тех пор, пока твоя подруга не упадет к твоим ногам, обрызгав тебя кровью.

Пуля попала Машеньке в шею и, видимо, пробила артерию, потому что кровь вытекала пульсирующим фонтанчиком. Машенька страшно хрипела и не менее страшно извивалась. Совсем как змея. Зауженное по последней моде платье усиливало сходство. Атлас блестел и серебрился под солнцем подобно змеиной коже.

Серебряная змея быстро краснела. Платье напитывалось кровью. Подмятая под голову шляпка, раскрытый кружевной зонтик, задорно валявшийся вверх ручкой, крошечный ридикюль с причудливо-завитушечной монограммой «МП»… Такое величественное действо, как смерть, пусть даже и внезапная, немыслимо без декораций.

Змей Вера не боялась, наверное, потому, что, кроме ужей, никаких других гадов не видела. А ужа чего бояться? Он сам тебя боится, поскорее уползти норовит. И красивый – гладкий, блестящий, грациозный, изящный. Подмечать красивое и любоваться им Вера умела с тех пор, как себя помнила. Никто ее этому не учил, само получалось. Увидит цветок – и залюбуется. Уставится в небо – и застынет, глядя на облака. «Мечтательница ты моя», – ласково говорил папа, гладя Веру по голове. Вера не объясняла, что она не мечтает, а любуется. Какая разница? Важен же не повод для восхищения, а сам процесс. Вера любила, чтобы ею восхищались. Оттого и жить привыкла немножко напоказ, как будто роль на сцене играла.

При виде хрипящей Машеньки Вера забыла обо всем на свете. Да и кто бы на ее месте не забыл, от такого-то зрелища? Машеньке надо было помочь, попытаться остановить кровь, подержать за руку, сказать что-нибудь ободряющее. Но все подходящие слова вдруг вылетели из головы, а тело одеревенело. Вера смогла только сжать кулачки и закричать. Слушала свой крик, пронзительный, высокий, и думала – вот, кричу, слышу, значит, не сплю. Значит, все наяву, не во сне. Наяву… Наяву… Зачем? Кому помешала Машенька, веселая, добрая, чуточку легкомысленная? Разве за легкомыслие убивают? Машенька за всю свою жизнь никому не сделала зла. Могла вредной антрепренерше язык показать из озорства, но это же не повод. Хотели убить не Машеньку, а ее, Веру. Если бы Машенька не устремилась к валявшемуся на дорожке бумажнику, то с ней бы ничего не случилось.

Машенька тянула руки к горлу, из которого пульсирующим фонтанчиком била алая кровь, и никак не могла до него дотянуться. Вера вдруг подумала о том, что Машенькино платье безнадежно испорчено, и ужаснулась своим пошлым, неуместным мыслям. Маленький ужас наложился на большой и стал той последней каплей, которая переполнила чашу. Сначала Вера перестала слышать свой крик, а мгновением позже у нее в глазах потемнело…