Его грозная тень

Сырость въелась в старые бревна дома, в воздух, в души. Григорий, которому едва минуло шестнадцать, чувствовал эту сырость всем своим существом – въедливую, проникающую до костей, как и нищета, что душила их семью. Его отец, бывший мелкопоместный дворянин, давно проиграл все, что можно было проиграть, и теперь проводил дни в хмельной тоске, а ночи – в унизительных поклонах перед местным старостой, выпрашивая милостыню. Мать, осунувшаяся, с потухшими глазами, лишь бесшумно стонала, когда очередной кусок хлеба оказывался последним.

Но Григорий был другим. Он вырос не в стенах, а в лесу, с ветром и корявыми деревьями. Его тело, высокое для его лет, казалось высеченным из камня: острые, выступающие скулы, твердый подбородок, сухие, жилистые мышцы, которые напрягались под тонкой, но прочной кожей. Он двигался с природной грацией хищника, даже когда просто шел. В его глазах, цвета грозового неба, горел огонь – огонь, который не мог потушить ни один день, проведенный в этой затхлой деревне.

Он видел, как его отец, некогда пытавшийся держать себя с достоинством, теперь ползал перед мужиком, который был ему ровней, а то и ниже. Он видел, как завистливые соседи, чьи дома были не лучше их собственного, радовались их беде. Он чувствовал в себе такую злость, такое отвращение к этой всеобщей ничтожности, что иногда хотелось вырвать себе сердце, лишь бы оно не билось в груди, не видя этой гнили.

«Слабаки, – думал он, сжимая кулаки так, что хрустели суставы. – Все они – слабаки. И отец мой – слабак. И эти мужики – слабаки. Мир создан для сильных. А сильные…»

Он слышал рассказы, которые привозили редкие путники. О царе Иване, который не боялся никого, кто поднимал на него руку. О Москве, где строятся каменные города, а не жалкие лачуги. О том, как царь «прибирает» к рукам бояр, как наводит порядок. В этих рассказах Григорий видел отблеск той силы, которой ему так не хватало в себе и которую он презирал в других.

Однажды, после очередной сцены унижения его отца, Григорий ушел в лес. Он бил кулаками по стволу старого дуба, пока кожа на костяшках не начала рваться. Он поднимал тяжелые валуны, чувствуя, как кровь стучит в висках, как мышцы горят от напряжения. Он не хотел быть таким, как отец. Он не хотел гнить в этой деревне. Он хотел власти. Он хотел силы.

«Я не стану таким, как они, – прошептал он, вдыхая запах влажной земли и смолы. – Я найду свою силу. Я найду своего царя. И тогда… тогда пусть трепещет эта гниль».

Его тело ныло от напряжения, но в душе горел новый, ещё более сильный огонь – огонь решимости. Он чувствовал, что его предназначение – не гнить в грязи, а проложить себе путь сквозь неё, высекая свою судьбу из камня и крови.