Заклятье трёх теней

Сны Артема всегда были полны тишины. Не той, что сулит покой, а иной – тяжелой, гулкой, словно он находился на дне высохшего океана, где давление веков вдавливало в слух безмолвие почище любого гула. Но в эту ночь тишину разорвал звук. Не крик, не стон, а нечто куда более жуткое – шепот. Он состоял не из слов, а из смыслов, вползающих в сознание помимо ушей, холодных и острых, как осколки обсидиана. Три голоса. Они сплетались воедино, то расходясь, то сливаясь в один ледяной поток, в котором чудилось шевеление чего-то древнего и безжалостного.

«Мы ждали…»

«Пора стряхнуть прах с костей…»

«Они придут… Они уже здесь…»

Артем дернулся и сел на кровати, сердце колотилось где-то в горле, выстукивая сумасшедший ритм. Комната была погружена в предрассветный мрак, знакомые очертания письменного стола, заваленного бумагами, и книжных полок казались зловещими и нестабильными. Он провел рукой по лицу, смахивая липкий, холодный пот. Отголоски шепота еще звенели в висках, оставляя послевкусие беспричинного, животного страха.

«Просто стресс, – судорожно выдохнул он, глядя на свои дрожащие пальцы. – Переутомление. Эта чертова рукопись».

Он был лингвистом, специалистом по мертвым языкам северо-европейского региона, а не впечатлительным неврастеником. Его инструментами были грамматика, сравнительный анализ, этимология, а не предчувствия и мистические откровения. Но с тех пор, как он начал работу над переводом так называемого «Манускрипта Энгбёрга», эти приступы беспочвенного ужаса участились. Старинный пергамент, привезенный его наставником, профессором Светловым, из последней экспедиции в норвежские фьорды, был настоящей головоломкой. Текст, написанный на диалекте старонорвежского, изобиловал непонятными логограммами и символами, не поддающимися никакой классификации. И самые загадочные из них были сосредоточены вокруг повторяющегося триединства знаков, которые Артем в своих черновиках окрестил «Тенями».

Он встал, на ощупь нашел на столе очки в тонкой металлической оправе и водрузил их на переносицу. Мир обрел четкость, но тревога не отступила. Подойдя к окну, он отдернул штору. Петербург встречал утро моросящим дождем, который стирал границы между небом и землей, превращая город в размытую акварель в серо-свинцовых тонах. Где-то там, в этой мгле, за старинными фасадами, прятался его университет, его кафедра, его привычная, упорядоченная жизнь. Но сейчас она казалась ему хрупкой скорлупой, под которой копошилось нечто непознаваемое и враждебное.

Звонок телефона заставил его вздрогнуть. На экране горело имя «Марина». Он сделал глубокий вдох, стараясь придать голосу обыденность.

«Марина, доброе утро».

«Артем, ты в порядке? Ты звучишь… странно». Ее голос, всегда такой собранный и четкий, был лучшим противоядием от его ночных кошмаров. Марина Орлова, археолог, была его коллегой и, хотя он никогда не решался признаться в этом даже самому себе, чем-то большим. Они были двумя полюсами одной науки: он копался в словах, она – в земле. Их союз, платонический и профессиональный, был порожден «Манускриптом Энгбёрга». Именно она обнаружила его в каменной гробнице на одном из малоизученных островов.

«Не выспался, – соврал Артем. – Все эти руны… Они начинают мне сниться».