Однажды, следуя по делам службы, очень и очень торопясь, я шел через Сенную площадь. Толпы разнокалиберных торговок и торговцев окружали меня со всех сторон, и тыркали, и передавали с рук на руки, и рвали меня на части, и тыкали в мое ухоженное и вполне приятное, спозаранку выбритое лицо печеных зябликов, воробьев и снегирей, умерщвленных самым беспардонным и неблагородным образом. «Ешь, ешь, ешь – орали и верещали они – ешь, пока горячие!» Несчастные птахи. «Вот – думаю – еще вчера они летали и беседовали с ангелами, пили какую-нибудь сладкую небесную амброзию, а сегодня исчезают в чьих-то темных, смрадных, не особо разборчивых желудках». И каждый из нас надеется, что это будет с кем угодно, но только не с ним. Может, вон с тем улыбчивым офицером, торгующего втихаря петушка на палочке, но только не с ним, не с ним, не с ним. Упаси боже.
Заплаканная и несчастная тетка поднесла к моему чувствительному носу щепотку растрепанной квашеной капусты: «Покушай, батюшка. Зацени. День еще ой как долог». Долог. «Мой-то, наверное, уже не покушает». Ну почему ж? Капуста, наверное, пахла ацетоном. Господь с тобою, матушка. Я сыт, сыт, сыт по горло. Спасибо тебе. Мне бы только добраться до трамвая, который вот уже где-то позвякивает посреди необъятной бушующей площади. Плывет. Аккуратненько крадется, чтоб никого не переехать. Не оттяпать руку или ногу. Зовет меня. Кличет. Такой жизнерадостный и веселый, не в пример нам всем. И дальше я поеду в Коломну, и дальше – на Лифляндскую улицу, где с некоторых пор квартирует и благоденствует наш замечательный и несравненный департамент. Подальше, подальше, подальше отсюда. От людского, вечно шумящего и орущего моря. Не понимаю. Как я тут вообще оказался. Персонам, вроде меня, не следует появляться на Сенной площади в любое время дня и ночи. Как я только мог позабыть об этом? Если директор узнает, если только обратит внимание на мое слегка помятое платье, если пронюхает, что перехватил по дороге аппетитного жареного зяблика, он скажет: «Экий вы голубчик, неаккуратный. Извазюкались в соусе. С ног до головы. А еще небесный начертатель. Ваши губы перепачканы зябликом. Ступайте и приведите себя в божеский вид. В следующий раз потрудитесь добираться как-нибудь иным путем». Легко ему говорить. Другим путем. Каким другим путем? Где прикажете найти другой путь?
Прорубаясь через шумную оголтелую толпу, продающую и покупающую все-все-все на белом свете, я вдруг заметил добрую одинокую старушку, в руках у которой блестел и радужно переливался какой-то необычайный воинский мундир чудесного янтарного цвета. Я невольно остановился. Казалось, само вечернее солнце будто бы бродило между его размашистых рукавов, узорчатых карманов и драгоценных пуговиц. Ишь ты, какое сокровище. Сам государь не побрезговал бы надеть его, выходя на ежегодный плац-парад на Марсовом поле. Я спросил, есть ли тут какие-нибудь скрытые лампочки, провода и батарейки, и в чем вообще секрет. Почему это, с чего это вдруг мундир мигает и светится. Старушка ответила, что нет тут никаких ни лампочек, ни батареек. А светится и сияет мундир сам по себе, потому что таково его изначальное свойство. «Купи, купи, батюшка – прошамкала старушка – тебе в нем будет счастье». «Почему же это?» «Сам прусский король его клеил, тут все янтарь да яхонт, да наши богатыри отобрали его себе, померли уж все». Хм. Так-таки и померли. Никогда не слышал этой истории.
