Чудо тьмы
Это был урок социальной антропологии.
– Что есть человек? Что это за фено-о-омен? – вопрошал профессор Гиряков. – Есть ли у него какие-либо пределы? Может ли хоть кто-нибудь из вас их помыслить?
Сложив руки за спину, он истово вышагивал вдоль меловой доски, непрерывно покачивая седой головой взад-вперед. Его тонкий нос, крючком загнутый вниз, разрезал воздух не хуже ножа для бумаги. Вот он остановился у трибуны, вытянул тощую цыплячью шею, окинув аудиторию в равной мере бешеным и улыбчивым взглядом, набрал воздуха в грудь и затем вновь продолжил расхаживать по кабинету, проповедуя:
– Вы должны это знать! Человек – человек это картина. Даже целый мир. Даже взрыв – взрыв галлюцинаций, взрыв вечности в одной точке!
Профессор Гиря (как его называли студенты) говорил с волнением, с жаром; его слова, словно выстреливаемые языком изо рта, без конца натыкались друг на друга:
– Человек – это не кукла, это сверхчувствительное существо; к нему не прийти – он обходит законы; взрыв разума расталкивает все-е-е возможные горизонты, дорогие коллеги.
Смысла в его горячке, как всегда, не было. С тем же успехом он мог расправить полы своего пиджака и завопить: «Смотрите – я птица, я птица!» – а потом подлететь к ближайшей парте и клюнуть зазевавшегося студента.
– Человек – понимаете?! Понимаете, как многое означает это священное слово? М-м-м? О, да – священное…
Похоже всем в аудитории нравилось представление.
Всем кроме Славы.
Утратив всяческий интерес к попыткам Гири произвести впечатление – о каких-либо знаниях тут не могло быть и речи, – Слава посмотрел на часы. Еще целых пятьдесят минут придется терпеть это нелепое выступление. Пятьдесят минут. Мучительно долго. Особенно, если учесть, как неуклюже медленно текло время на этих парах.
В городке Гиряков слыл экспертом в некоей околонаучной области, которую, как полагал Слава, тот сам и придумал. Многие расхваливали его: настоящий мастер, авторитет – тот, с кем никогда нельзя было спорить. Хуже рекомендаций и не придумаешь.
Тряхнув головой, Слава поднял глаза – Гиря продолжал самозабвенно кружиться вокруг доски. Сегодня профессор пребывал в каком-то совершенно абсурдном воодушевлении. От каждого его слова хотелось свернуть уши; от мельтешения и гримасничества уже начинало подташнивать. И конца у этой пытки, по всей видимости, не запланировано. Минута за минутой: скука и бестолковость, бестолковость и скука.
Подавив зевок, Слава уставился в окно – на более интересную историю вихрящихся испарений, поднимавшихся с самой земли на высоту второго этажа. Привычное наблюдение: у старого кирпичного здания, где проходили все университетские занятия, ученики химического факультета постоянно разбивали какие-то громадные колбы с бурлящими разноцветными жидкостями. Случайно или намерено – никто этого точно не знал, но воздух, окутывающий фасад, казалось навсегда приобрел коричневатый оттенок.
Помимо паров, мир за стеклом целиком состоял из тумана, металла и камня. От дренажных каналов до пустых небоскребов, этих гигантов с торчащими из их тел антенными шпилями, – все казалось бесплотным, серым и плоским. Низкий потолок густых облаков простирался на весь горизонт, и лишь в редких прорехах проглядывали клочки мглистого неба. И более ничего. Смазанного желтого пятна, которое иногда называли солнцем, Слава не видел уже несколько лет. Возможно, оно где-то скрывалось. А может, в один особенно несчастливый день просто умерло в сумерках.
