Тени зеркального зала

«У каждого свой Зеркальный Замок. Одни комнаты в нём ярко освещены, другие – наглухо заперты. Но рано или поздно тебе придётся войти в ту, что скрыта в самом сердце Лабиринта. Ту, где под личиной самого ужасного чудовища томится твоё забытое «Я», ждущее лишь одного – чтобы его наконец признали».

ПОСВЯЩАЕТСЯ ИСКАТЕЛЯМ. ТЕМ, КТО ПОНИМАЕТ, ЧТО ГЛАВНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ —ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ ВНУТРЬ СЕБЯ, И ЧТО САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ДИАЛОГ —ЭТО ДИАЛОГ С ТЕМИ, КЕМ МЫ МОГЛИ БЫ БЫТЬ.

Он не умер. Это было бы слишком просто.

Смерть – это конец, точка, за которой тире. Ему же досталось нечто иное, куда более изощренное. Не точка, а бесконечное многоточие, растянувшееся в липкой, безвоздушной темноте.

Сначала – взрыв света. Не ослепительная вспышка, а белый кадр, выжженная фотография реальности. Потом – звук. Не оглушительный удар, а хрустальный треск, будто Вселенная – это гигантское зеркало, и кто-то только что пробил его кулаком.

А потом… тишина.

Не та благословенная тишина, что наступает после крика, а тишина-субстанция. Густая, вязкая, лишающая формы. В этой тишине не было ни его тела, ни его боли, ни его страха. Было лишь одно-единственное, оставшееся от него – осознание. Осколок сознания, затерянный в абсолютном Нигде.

И из этой тишины начал прорастать новый мир.

Он возник не сразу – сначала как тень на периферии несуществующего зрения. Потом обрел твердь – прохладную, гладкую, отполированную до зеркального блеска. Он стоял. На чем-то, что было похоже на черный обсидиан, растекшийся до самого горизонта.

Он поднял голову – и мир обрушился на него.

Над ним не было неба. Вернее, оно было, но сотканное из ядовито-зеленого сияния, как если бы полярное сияние застыло в одном мгновении навеки. И в этой пульсирующей зелени, вместо звезд, горели миллионы крошечных сцен. Кадры его жизни. Вот он, семилетний, плачет в подъезде от насмешек. Вот он, пятнадцатилетний, целует девчонку за гаражами. Вот получает диплом. Вот хоронит деда. Все было вырвано из времени и подвешено в этой зловещей люминесценции, как сиротливые огоньки.

Перед ним простиралось море. Абсолютно черное, неподвижное, без единой ряби. Отражающее в себе то зеленое безумие, что творилось наверху. Оно не было водой – оно было жидкой тьмой.

А позади него, вздымаясь к зеленому небу, стоял Город. Лабиринт. Хаос, облеченный в архитектурную форму. Готические шпили пронзали бетонные коробки хрущевок, витражи средневековых соборов соседствовали с голым стеклом офисных центров, арочные своды вели в тупики, а неприметные двери открывались в бесконечные залы. Одни окна пылали светом, из других доносился смех, третьи были темны и глухи, а из четвертых – лились тихие, безутешные рыдания.

И все это – и стена, и небо, и черное море – было одним гигантским, искажающим зеркалом.

Он посмотрел на свое отражение в обсидиановом полу и увидел смутный, неясный силуэт. Не себя. Скорее, призрака себя.

– Где я? – попытался крикнуть он, но не услышал собственного голоса. Звук умер, не родившись.

Паника, острая и животная, зашевелилась в груди, которой у него, казалось, не было. Он сделал шаг. Его отражение повторило движение, но с едва заметной задержкой, словно насмехаясь.

И тут он его услышал. Не ушами, а чем-то иным, что теперь заменяло ему все органы чувств. Голос. Сухой, безжизненный, лишенный интонаций, похожий на скрип пера по пергаменту.