Паника

1.

Они вышли из подъезда и пошли по тропинке через заросший сиренью и акацией двор, окруженный двухэтажными домами. Дома были старые, розовато-оранжевая краска на их стенах выцвела ещё до Лидиного рождения, по штукатурке бежали длинные тонкие трещины.

Навстречу им попался нескладный лысеющий Володя, ведущий на поводке лохматого чёрного пса. За ним соседка Ира катила детскую коляску, одно из колёс слегка поскрипывало.

На выходе из двора Лена споткнулась о трещину в тротуаре, и Лида, удерживая её, крепко сжала маленькую руку.

Они вышли к мосту через Тьму. Над мостом, сплетаясь кронами, склонились полувековые ивы. Здесь всегда было темно, и узкая речка с торфяной водой едва угадывалась далеко внизу, на дне глубокого, заросшего кустами оврага.

За мостом лежала небольшая площадь. Здесь на лавочках, несмотря на ранний час, сидели люди. Сухонькая бабушка в коричневом осеннем пальто и вязаном берете из ангоры кидала голубям засохшие хлебные корки. Молодая мама присела на корточки возле малыша и показывала ему птиц.

Перейдя площадь, Лена и Лида оказались перед длинным зданием поликлиники. Дверь была железная, с грубой, в металлических заусенцах, ручкой. Лида потянула, и тугая пружина подалась с неохотой.

В холле поликлиники было тихо и пустынно, шаги эхом отдавались под потолком, где-то скрипела дверь, но не было видно ни души. Лида и Лена свернули к детскому отделению. Поликлиника в их поселке была одна, для детей и для взрослых, кабинет педиатра был тоже единственный, со сменной табличкой «Прием ведет врач Ольшанская В.С, уч.2».

Лида постучала и вошла.

– Вера Сергеевна, доброе утро. Можно?

Ольшанская сухо кивнула:

– Доброе утро, проходите. Карточка у нас?

– Должна быть здесь, – ответила Лида.

– Как ваш кашель?

– Почти прошёл.

Медсестра встала и пошла к шкафам, плотно уставленным растрепанными медицинскими картами.

Лена стояла, прижавшись к маме – тонкая, почти невесомая, застенчивая. Недовольно сопела Лиде в ухо. Она не любила Ольшанскую.

– Вера Сергеевна, это ведь у нас Лена Смирнова? – спросила медсестра.

– Да, – ответила Ольшанская.

– Карты нет. Не могу найти.

– Как же так? А где же она? – с тревогой спросила Лида.

Ольшанская пристально посмотрела на неё:

– Я не знаю. Сходите в регистратуру, спросите. А я пока послушаю Лену.

Лида встала. Оставлять Лену в кабинете одну почему-то не хотелось, но Ольшанскую Лида знала уже шесть лет, с самого рождения дочери, и полностью ей доверяла. Она ухватилась за рукав Лениной ветровки, потянула, помогла снять, повесила на спинку стула. Уходя, увидела, как Ольшанская греет в одной руке серебристый кружок фонендоскопа, а другой рукой приподнимает футболку дочери. Нарисованная на футболке птичка, сминаясь, превратилась в странное одноглазое существо.

Лида спросила в регистратуре, но и там карточки не было. Она пошла обратно.

Перед кабинетом сидела крупная тётка с волосами, забранными в короткий ершистый хвостик. Большой мясистой рукой она удерживала возле себя хрупкого мальчика.

– Куда? – угрожающе сказала тётка. У Лиды ёкнуло сердце: она не любила недовольных женщин в очередях, всегда уступала им, стараясь избежать конфликта. Но сейчас уйти она не могла: в кабинете была Лена.

– У меня ребёнок там, – тихо, но твёрдо сказала Лида. – Я за картой ходила. В регистратуру.