Folie а deux

– Я не понимаю, чего ты раскис? Ты просил Бога дать новых людей, обстоятельства, возможности, дороги… Он обрушил на тебя все это спустя сутки после твоей просьбы, чего тебе ещё надо?!

– Не та формулировка! Я попросил Бога дать мне то, в чем я нуждаюсь сейчас больше всего на свете, и он дал…

– Так что же?

– Плакать хочется, Джошуа… плакать… а слез – нет…

Все оттого, что новое во мне наступило, а старое ещё не выброшено

– Ну и глупо…

… Тишина вдруг наступила. И не было никакой возможности укрыться от неё. По правде говоря, произошедшее секунду назад было, словно и не со мной вовсе. Я лишь наблюдал за тем, как зверь, зализывая раны, пятился внутрь меня. Он будто вышел без спроса, чтобы, получив увесистую оплеуху, взвизгнув, отпрянуть от тяжёлой руки, но все же он был зверем. Я и сам не представлял, как опасен этот хищник. Я был уверен, что обуздать его – не составит труда. Невероятная ярость, в которую я вложил вовсе не желание отомстить. Я надеялся, что, расправившись с ублюдком, что теперь неподвижно лежал у моих ног, я смогу вернуть к жизни человека, которого он убил в пьяной бессмысленной бойне три года назад. И вот тишина наступила… секунда… две, пять… двадцать. Мне все казалось, что дверь в старый барак отворится и войдет брат – спокойно, уверенно, немногословно…

Я сел на холодный пол, я закурил. Я вспомнил все слова, все заветы, я вспомнил все вечера, проведенные с ним. Я просто захотел ещё хоть раз увидеть его. Я захотел ещё хоть раз обнять человека, который всю свою жизнь исступленно меня любил.

Так вышло, что он воспитывал меня – не потому что у меня не было родителей, а потому что так вышло. И в детстве мне казалось, что у нас колоссальная разница в возрасте – семь лет. И в эти семь лет умещалась моя беспомощность и его бесстрашие, моя слабость и его мудрая сила, мой умственный беспорядок и его строгая логика. Он был лучшим братом на свете. Мы были самими лучшими братьями…

Я лег на пол рядом с человеком, который поставил точку. Я лёг на пол рядом с человеком, для которого эта точка теперь стояла в равной степени, что и для моего брата. Лег так близко, чтобы рассмотреть каждую деталь. Запомнить его мертвые глаза, запомнить его отвратительное глупое лицо, на котором играли ярость и недоумение. Я лишь об одном сожалел – хищник сработал ловко и методично, но не успел сказать – за что…

– Пойдем домой…

– Подожди, Джошуа… Ещё минуту… ещё одну минуту… я хочу запомнить… просто запомнить…

И стоял октябрь… дурацкую халупу мы покидали вдвоём – и это ничего, что все вокруг могли видеть лишь меня. Джошуа уверенно шагал рядом и скалил свою отвратительную пасть, между делом, слизывая следы боя – что сделано – не воротишь – повторял он…

– Эй, старлей…

– Не называй меня так…, – я разговаривал в голос с тем, кто обитал лишь в моем сознании, не боясь завоевать у редких прохожих ещё и репутацию полоумного…

И была ночь… Так, должно быть, наблюдают за волками – со стороны, не нарушая дистанции – я наблюдал за хищником, который свернувшись калачиком, вылизывал свой пораненный бок. Бесстрашно, с чувством выполненного долга, не отвлекаясь ни на кого.

… И для меня это вовсе не было никаким предопределением или знаком свыше, как это обычно описывается в романах или показывается в фильмах. Просто так вышло. Стоял октябрь. Я вошел в этот город с единственной целью – забыть. Когда получено образование, ты свободен от семьи и обязательств перед родными – всегда есть право выбора – кем быть, в кого верить. На прежнем месте меня больше не держало ничего. Устав от тягостной бреди, я ранним утром отправился прочь от прошлого. Ветер гнал на север. И я податливо подставлял лучам умирающего солнца своё лицо. К ночи я пересек границу своего нового места жительства. Я знал, что не останусь без работы, знал, что писательский талант обязательно позволит сорвать куш. Мне следовало лишь перекантоваться где-то до утра. Я стоял посреди огромного города, который не утихал даже ночами.