Гамбургский симпатяга. Живые стеклышки калейдоскопа

Автор

Страниц

285

Год

—

Новый роман Александра Куприянова под названием «Гамбургский симпатяга» представляет собой уникальное произведение, созданное в стиле, который можно охарактеризовать как «литературный калейдоскоп». В самом начале повествования внучка автора задает ему вопрос: «Как ты стал писателем?». Эта фраза служит отправной точкой для глубокого размышления о том, что значит быть писателем и каким образом формируется эта профессия.

В центре романа – лирический герой по имени Шурка, который всю жизнь ищет подлинную любовь, что делает его историю очень близкой и понятной каждому из нас. Мемуары и живые воспоминания о таких выдающихся личностях, как Леонид Школьник, Виктор Астафьев, Светлана Аллилуева и многие другие, переплетаются с яркими картинами непростой, но восхитительной юности, проведенной на берегах Нижнего Амура.

Александр Куприянов мастерски сочетает реальность с художественным вымыслом, приглашая читателя погрузиться в мир, где истина и фантазия идут рука об руку. Уникальность романа заключается в том, что он заставляет читателя задаваться вопросом: где проходит граница между выдумкой и действительностью? Этот аспект создает дополнительный слой интриги и делает чтение «Гамбургского симпатяги» еще более увлекательным.

Тематика исканий любви и жизненных испытаний переплетается с богатым культурным контекстом, что добавляет глубины и многозначности романному сюжету. Как и в других произведениях Куприянова, здесь мы встречаем своего рода диалог между жизнью и литературой, указывающий на то, что даже в самых трудных обстоятельствах возможно найти свою дорогу и вдохновение. Читатели смогут не только насладиться увлекательным сюжетом, но и разобраться в тонких нюансах письма самого автора.

Читать бесплатно онлайн Гамбургский симпатяга. Живые стеклышки калейдоскопа - Александр Куприянов

Предисловие

…хочется написать нечто в ритме чечетки. В ритме танца, который на бис исполнял мой отец, мичман Тихоокеанского флота. Или в стиле танго. Моя мама, учительница, танцевала танго в сельском клубе. Я хорошо их вижу сейчас. Отца в кителе с золотистыми дощечками погонов на плечах. И маму в крепдешиновом платье. Одна рука мамы лежит на плече мичмана, другая как бы на отлете: «Ах, Ваня! Вы так кружите меня …» Моего отца звали Иван. А маму – Клавдия.

У отца были усы и золотистый же, как погоны, кортик у бедра… Впрочем, не так ли начнется мой новый опус? Опус не в значении «поделка», а нечто, не имеющее плана, сюжета и даже жанра. Сноп воспоминаний, искры костра, догорающего недалеко от мыса Погиби на острове Сахалине. Погиби – с ударением на первом слоге. Отдать швартовы! Оркестр – «Прощание славянки»! На мысе Погиби крест поклонный не сбит. Шапки долой! Команде молиться. Идем полной водой.

И что-то еще, смелое и дерзкое, от чего до сих пор по ночам щемит сердце. И до самого утра тугие паруса наполняются ветром и шумят над моей головой. Никогда не говорите «швартовые». Только «швартовы». Если хотите стать мичманом. И кружить женщину в танце.

Необходимо предупредить еще вот о чем. Не все, что вы сейчас будете читать, – правда. В том смысле, как мы ее привыкли понимать. Даже фотографии, документы и свидетельства очевидцев, приведенные в опусе, не могут лишить автора права художественного осмысления всего, что случилось и еще случится с ним и с его лирическим героем в предлагаемой книге. Перед вами не воспоминания, не мемуары и не документальные очерки. Есть другая правда – правда художественного вымысла. Ее определил Пушкин: «Над вымыслом слезами обольюсь…» Элегия Александра Сергеевича заканчивается так: «И может быть – на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной». Предлагаемый текст, написанный в стиле мовизма (с французского «плохое письмо»), и есть та самая улыбка автора. Ее иногда называют прозой печали и обреченности. Только не надо заламывать руки у груди. Автор собирается еще пожить. А снег и дождь, как и закат, неотвратимы. Они, слава богу, не зависят от воли критиков. И даже от воли классика. У природы плохой погоды не бывает. В жизни кроме печали много радости. Мороз и солнце, день чудесный!

И еще об одном. Я не знаю, жива ли моя первая любовь. Знаю, что она уехала на острова Зеленого Мыса, Республика Кабо-Верде. Меня мучает утраченное чувство первой любви. Недосказанность такая, что долгими ночами я не знаю, жив ли я сам… Гнетет неясность того, что не случилось с нами. Нынешняя повесть, хотя это и не совсем повесть, последняя попытка полюбить. Освободить душу от тяжести неслучившегося. Остаться молодым. Хотя бы в ваших глазах, моя единственная. И уже далекая. Вместе с тем не собираюсь писать автопортрет. Задача автора неизмеримо шире. Ему надо разглядеть картину мира.

Глава 1

Шурка и Алекс

Мичманом я не стал. Хотя чечетку бить научился. И женщин в вальсе кружить доводилось.

Юля спросила:

– А ты стал писателем?

С Юлей мы дружны. Даже размолвки между нами не припомню. С моим-то скептичным, мягко говоря, отношением к «поколению гаджетов». Как их порою называют угрюмые старики, не умеющие отправить эсэмэску и не знающие, как войти в программу «Московское долголетие». Не говоря уже о вызове Яндекс-такси или заказе по Интернету обезболивающих таблеток. Юля – пространственный дизайнер и моя старшая внучка. Так я называю, пространственный. Они, художники и дизайнеры известной фирмы, приезжают в старинный городок и начинают работать. Рисуют арки, фонари, деревья и фонтаны. Получается вроде бы все тот же город, а приглядишься – нет! Уже другой. Рисуют, конечно, не карандашами на бумаге и не кистями на холсте, а курсорами на планшетах. У них есть специальные программы. Помимо фотошопа. Я сам видел. И даже пробовал что-то изобразить. У меня получилось, как у ребенка: солнечный круг, небо вокруг. Помните, в песне у Кукина, одного из первых бардов Советского Союза: «Пятьдесят – это так же, как двадцать. Ну а семьдесят – так же, как десять…»

Продолжить чтение

Вам может понравиться: