Симфония красной пустыни

Прежде чем стать пустыней, он был миром океанов. Багровые воды катили волны под куполом оранжевой, плотной атмосферы, где солнце было бледным призраком. В тех водах зародилась жизнь, но не из углерода и страсти, как на Земле, а из кремния и терпения. Они росли веками, двигались эпохами, мыслили тысячелетиями. Их города были не постройками, а кристаллическими садами, вырастающими из недр, переливающимися на свету солнца внутренним сиянием – холодным и мудрым. Они были самой планетой, ее сознанием, ее песней.

Но мир остывал. Ядро замедляло свой бег, магнитное поле истончилось и порвалось, как старый саван. Солнечный ветер принялся методично сдирать с Марса его воздушную одежду, испарять его океаны. Уходить было некуда. И тогда они, титанические и медлительные, приняли решение. Не умирать. Уснуть. Свернуться в самом сердце своего мира, в глубоких пещерах, где остаточное тепло еще тлело, и обратиться внутрь себя. Их индивидуальные сознания сплелись в единый сон, в коллективную грезу об утраченном мире. Их тоска, их память, их немыслимая для человека любовь к своему дому стали низкочастотным гулом, вибрацией, симфонией, что сотрясала каменную плоть планеты. Они играли свою песню для пустых равнин и безмолвного неба в надежде, что однажды ее кто-то услышит.

Эоны спустя пришли те, кто шумел, суетился и искал воду.

Станция «Прорыв» вдавилась в склон плато Фарсида, словно серый, огрубевший зубной протез в десну древнего гиганта. Ее корпуса, собранные из доставленных с Земли модулей, облепили красную породу, а над ними купола оранжерей и тарелки антенн смотрели в небо, вечно затянутое рыжей мглой. Воздух внутри пах озоном, переработанной водой с легким металлическим привкусом и едва уловимой, но въедливой пылью – марсианской пылью, которая просачивалась сквозь любые фильтры, покрывая все тонким абразивным налетом цвета ржавчины и крови.

Марс был не просто молчалив; он был величайшим мимом в Солнечной системе, разыгрывающим пантомиму смерти на протяжении эонов. Люди копошились на его поверхности, крошечные и суетливые, слушая вечный свист разреженного ветра, больше похожий на шипенье умирающего в вакууме существа, да скрежет своих машин – буров, роверов, вентиляторов. Они искали воду, руду, признаки прошлой жизни – грубые, материальные цели для своих отчетов перед Землей. Они слушали небо в радиодиапазонах, сканировали эфир в поисках сигналов от других звездных скитальцев, но Марс хранил молчание в эфире. Они ошиблись частотой. Они слушали не там.

Юань, техник по связи с глазами цвета той самой марсианской пыли, был призраком среди них. Он выполнял свои обязанности с автоматической точностью, его пальцы сами знали, какие кнопки нажимать, чтобы поддерживать хрупкий мостик связи с далекой родной планетой. Земля для него была не голубой жемчужиной, а набором стершихся, болезненных воспоминаний: лицо сестры, которую он не смог защитить, холодные стены государственного приюта, унизительные тесты на профпригодность, которые определили его судьбу – быть винтиком на краю ничего. Здесь, на станции «Прорыв», он был функцией, обеспечивающей бесперебойный, но бессмысленный для него поток данных с далекой, равнодушной родины. Его единственной странностью, которую терпели за его врожденную, почти интуитивную гениальность в обращении с любым оборудованием, была привычка слушать не радио-, а сейсмоканалы – низкочастотный гул планеты, ее тектоническое дыхание, ее стоны во сне.