Дом сна

Роман «Дом сна» написан преимущественно в 1995-1996 годах и первоначально задумывался как исключительно юмористическое произведение. Мрачность и грусть, обнаруженные в книге некоторыми читателями, пробрались туда без моего ведома. Но мне думается, это хороший признак – когда роман живет независимой жизнью и устраивает автору сюрпризы.

Тогда я только что закончил свой четвертый роман «Какое надувательство!», сатирическую панораму эпохи Тэтчер, и эта работа была более долгой и сложной, чем все сделанное мной прежде. Было бы слишком театрально, утверждать, что я творчески выдохся, но все же мне хотелось переключиться на что-то более простое и камерное. Вдохновленный собственной склонностью к лунатизму, я решил написать комедию-фарс, действие которой происходит в клинике для страдающих нарушениями сна, мне захотелось беззлобно посмеяться над причудами лунатиков, над людьми, которые разговаривают во сне, над теми, кто страдает бессонницей, над храпунами и нарколептиками.

Увы, ничего не вышло. У меня уже выработался вкус к фуговому, полифоническому повествованию, и сидящий внутри меня дьявол побудил вставить в роман побочную сюжетную линию, основанную на давнем замысле, который я много лет назад отложил в сторону: историю о мужчине-гетеросексуале, который без памяти влюблен в женщину-гомосексуалку. Я даже начал подозревать, что на каком-то глубинном уровне эта история тесно связана с темой сна и сновидений. Кто знает, может, сон и любовь – это одно и то же?

Я редко запоминаю собственные сны: может, раз шесть-семь в год, да и то, если повезет. Но если такое случается, то сны эти дают мне мощный эмоциональный заряд. По-моему, такую штуку, что именуется эротическим сном, я не видел уже лет десять, хотя я и не глубокий старик – мне сорок один. Но иногда мне снится друг – мужчина или женщина – и в нем столько любви и нежности, что, проснувшись, я первым делом рвусь встретиться с этим человеком, поговорить с ним по телефону или хотя бы отправить ему письмо по электронной почте. Иногда эти сны бывают исключительно яркими. Однажды мне приснилось, будто мой близкий друг сообщил мне о смерти матери. Опечаленный его утратой, я на следующее утро сел и принялся составлять письмо с выражением соболезнования. Написав половину письма, я вышел из дома выпить кофе, и бредя по лондонским улицам, вдруг подумал – а что, если эта смерть мне всего-навсего (всего-навсего!) приснилась. Я позвонил другу, и он ответил мне веселым голосом, совсем не похожим на голос человека, у которого накануне умерла мать. Я облегченно вздохнул и выбросил письмо, подумав, сколько черного юмора было бы в ситуации, если бы я дописал и отправил его, а мой друг на следующий день прочел бы послание в совершеннейшем недоумении.

Вот так получились две главных темы книги: сны, столь яркие, что мы не можем отличить их от действительности, и сны такой эмоциональной силы, что они могут навсегда изменить ваше отношение к человеку. Я поймал себя на том, что пишу какую-то не правильную любовную историю, где наиболее значительные события происходят не тогда, когда персонажи бодрствуют, а когда они спят.

Что касается юмора, то я обнаружил – в который раз – что просто не могу не вставить его в свою книгу. Моя теща – высококвалифицированный библиотекарь, специалист по медицинской литературе, очень занятой человек – рассказала мне о конференции, куда была вынуждена пойти вместе с рядом других столь же занятых личностей, дабы познакомиться с новейшими разработками в области менеджмента, и они несколько часов выкладывали фигурки из спичек и лепили из пластилина. Этот гротескный пример показался мне настолько симптоматичной тенденцией современного западного общества – насильственное внедрение нелепых и неуместных представлений об управленческой «эффективности» в государственные службы – что я не мог удержатся и создал на его основе эпизод. Сходным образом обнаружив, что роман мой посвящен еще и кино (фильмы и сновидения – это во многом одно и то же, экзотическое визуальное заблуждение, которым мы наслаждаемся в темноте), я оказался втянут в полемику о смерти европейского художественного кино и в рассуждения о том, как в течение последних тридцати лет оно было стерто с лица земли Голливудом с его циничными рецептами и безжалостным меркантилизмом, который, словно раковая опухоль, с воинственной решимостью распространил свое влияние на весь земной шар.