Теночтитланские метели

Тетушка и ее муж, к которым переехала Хуана после смерти родителей, до сих пор держат крошечный ларечек на проспекте Кальсада де Тлальпан, где торгуют вкуснейшими чили в кляре. Есть у них еще две смешливые, как многие мексиканские девушки, дочки и кот.

С семьей этой мне довелось познакомиться во время моего пребывания в городе Мехико-Теночтитлане и нас до сих пор связывает теснейшая и нежная дружба.

Из главы “Хуана” можно узнать кое-что о мексиканских традициях. Например, о Рождестве, к которому в Мексике готовятся основательно, особенно в кулинарном отношении. Почти на всех кухнях и кухоньках что-то жарится, парится, тушится и варится в сладкой надежде, что выйдет несказанно аппетитно. В одних семьях готовят бакалао(треску), в других – ромеритос с моле, (мексиканская травка с вялеными креветками в шоколадном соусе. Правда не совсем в привычном нам шоколадном, а ядрено- остро шоколадном), в третьих – рождественскую индейку, в четвертых еще что-то удивительное, а в пятых – все это одновременно или вообще ничего. Помимо этих блюд варится рождественский пунш, готовится сладкий фруктовый салат и еще куча всяких вкусностей. Все зависит от существующей в семье традиции и, безо всякого сомнения, от пузатости кошелька.

А еще можно узнать, как мексиканцы готовятся к дню приходу волхвов, который приходится на 6 января.

Хуана и рождественский гусь

Хуана, родом из далекой мексиканской деревни, уже два месяца жила у тетушки. Семья готовилась к торжеству, апогеем которого должен был стать рождественский гусь (по правде говоря, это была индейка, но Хуане нравилось называть ее гусем, по причине самой ей непонятной). Гуся тетушка покупала за две недели до торжества в мясной лавке “Алисия” в центре города Мехико-Теночтитлана. Лавка эта невероятно славилась рождественскими индейками. Или гусями – как душе угодно.

Облюбовав достойного гуся, тетушка деловито за него расплачивалась. Взвалившись на дядюшкин мясистый хребет и преудобно там устроившись, гусь катился на нем до самого дома. Дядюшка сопел и кряхтел, но достойному гусю было хоть бы хны, он будто примораживался к дядюшкиной горбине. Пот заливал уже почти стариковские крошечные и вечно красные то ли от приятельских отношений с Бахусом, то ли от грустных воззрений на жизнь глазенки дядюшки. Если бы у гуся была шея, а на ней моталась бы голова, то он, заглянув в очи сии, непременно бы удивился их мелкости. Но голова и шея у гуся напрочь отсутствовали и ему никак не суждено было возгордиться. Гусь был замороженным, а в таком виде горделивые мысли вряд ли случаются. В замороженном состоянии, как известно, не случаются никакие мысли.

Хотя это и не факт.

Волоча на себе гуся до автобусной остановки, дядюшка беспрестанно останавливался, утирал мягонькой серенькой фланелевой тряпочкой кофейного цвета лысину, шею и лицо, пристраивал немедля десятикилограммовую тушку то на какой-нибудь приступочке, то на лесенке, то на камушке, но никак не на самой земле, поскольку зоркий тетушкин глаз, обмахивавшийся дешевеньким кружевным кремовым веером, впивался в него намертво, препятствовал приземлять тушку куда не положено по причине чрезвычайной микробности голой почвы или асфальта города Мехико-Теночтитлана.

По приходу домой было неочевидно, чья тушка была более безжизненна: дядюшкина ли или же гусева. И одному богу было известно, как дядюшка из года в год добирался до дома с гусем, а не с инфарктом. Хотя надо отдать должное самому виновнику этих событий – восседал он на дядюшке всегда смирно и достойно, стараясь ничем не побеспокоить хозяина хребтины.