Запах роз

Часть первая. Диссертация Гришина

Виктор Павлович Соломин курил на балконе своего кабинета – впервые за пять лет. Смотрел, как пепел летит вниз, на крыши припаркованных машин. Четвёртый этаж, социологический факультет, среда, одиннадцать утра.

На столе лежала диссертация Гришина. Триста семнадцать страниц. «Социальные паттерны потребительского поведения в условиях цифровизации». Час назад Соломин дочитал последнюю страницу.

Методология безупречна. Выборка репрезентативна. Корреляции статистически значимы. Ни единой живой мысли. Кто-то взял настоящее исследование, высосал из него костный мозг и оставил скелет – белый, чистый, мёртвый.

Соломин бросил окурок в стаканчик с недопитым кофе. Зашипело.

В дверь постучали.

– Виктор Палыч, к вам Курганова.

Секретарша Света врала по-детски: губы поджала, глаза в сторону. Курганова никогда не записывалась – приходила раз в полгода, когда ей нужно было что-то невозможное.

Вошла: невысокая, сутулая, в сером кардигане поверх серой блузки. Шестьдесят два года, из них сорок в университете. Вела факультативы по философии для десятка упрямцев.

– Три минуты, Анна Григорьевна. В двенадцать заседание.

Она села на край стула, как птица на ветку. Сумку не выпускала.

– Хочу дополнительный поток. «Этика повседневности».

– У нас учебный план, – Соломин почувствовал знакомое раздражение, как от натёртой мозоли. – Философия там есть. Вашего курса нет, и я не понимаю, какое отношение этика повседневности имеет к социологии.

– А что имеет?

Вопрос прозвучал без вызова. От этого стало ещё досаднее.

– Методология. Статистика. Анализ данных. То, что превращается в гранты и публикации. А не разговоры о смыслах.

Курганова медленно встала. Соломин уже решил, что она уйдёт молча, но она остановилась у двери:

– У меня был студент, Алёша Кравцов. Десять лет назад. Задавал странные вопросы: почему люди в метро не смотрят друг другу в глаза, зачем мы говорим «спасибо» продавцу, который нас не слышит. После семинаров оставался – мог час обсуждать эти мелочи.

– И? – Соломин взглянул на часы.

– Выбросился из окна общежития. Третий курс.

Пауза.

– Я нашла его тетради. Писал, что все вокруг научились имитировать чувства, но разучились их испытывать. Что задыхается. Что это как аллергия на весь мир.

Она приоткрыла дверь:

– Последняя запись: «Я понял, почему мне так плохо. Я как человек, который различает запах роз, а живёт в мире, где все уверены, что розы не пахнут. И когда я говорю, что чувствую аромат, меня считают сумасшедшим».

Дверь закрылась.

Соломин остался один – с окурком в холодном кофе и диссертацией Гришина, где было сто двадцать графиков и ни одного живого человека.

Вечером в метро девушка напротив – красивая, в дорогом пальто – листала телефон. Пальцы двигались сами по себе. Лицо застыло, как у манекена в витрине.

Мужчина средних лет говорил в трубку: «Да-да, понимаю вашу позицию». В голосе звучала правильная интонация понимания. За ней зияла пустота.

Старик у двери смотрел в чёрное окно вагона. У Соломина вдруг сдавило горло – и он испугался этого чувства, как пожара в собственной квартире.

Дома Людмила поставила на стол ужин. Котлеты, гречка, салат из помидоров. Тридцать два года брака, одни и те же котлеты по средам.

– Как дела? – спросила она, включая телевизор.