Любовница Иуды

Когда живая тень пересекла тьму кладбищенскую, в ближайших дворах забрехали собаки, тревожно заблеяли овцы, а бройлерный петух сверзился от страха со штакетника. Тот же, кто явился из лилового сумрака надгробий, жадно вглядывался в теплое пространство ночи, по-звериному принюхивался, наслаждаясь старыми запахами новой земли.

А в это время, в одной из просторных комнат старинного, но добротного купеческого особняка, замыкавшего грязную улицу Водопроводную, молодая женщина в тёмном и свободном плаще с капюшоном входила в глубочайший транс. И она достигла экстатического напряжения такой силы, что низкий овальный столик в комнате начал сам собой медленно вращаться против часовой стрелки. Глаза женщины оставались полузакрытыми, ярко накрашенные губы нервно подергивались, кровенея болотным цветком на белом и неподвижном, словно загипсованном лице. Остальные присутствовавшие (а это были мужчины, которым не терпелось выпить) косились на вычерченный мелком корявый восьмигранник на полу, по углам которого тлели лампадки, заправленные оливковым маслом и змеиным жиром. За периметром чертежа в направлении востока, на вершинах отдельно нарисованного треугольника дымились кадильницы, где на древесных углях (осиновых кубиках) испарялись капельки ртути. В медном котелке, установленном в центре восьмигранника, синеватым шелком струились язычки горящего спирта, настоянного на сушеных головках земноводных гадов.

И вот, когда ожидание чуда переросло в томительное нетерпение, а соседский петух, оклемавшись после испуга, вспрыгнул на сонную курицу, в тяжёлые двери старого дома три раза постучали. Стук был неприятный, будто вколачивали гвозди в крышку гроба. Мужчины вздрогнули и переглянулись, а женщина, облизнув губы, сведенные судорогой тщеславной усмешки, пошла открывать. Вскоре порог большой комнаты переступил рослый плечистый субъект в чёрном костюме, с небритым отечным лицом, в тупоносых ботинках, испачканных сырой глиной, и произнес простуженным голосом:

– Шалом лакем!

Вместо ответного приветствия последовал хлюпающий возглас изумления смешанного с ужасом. Сутулый паренек с длинными волосами, лежавшими жирными косицами на плечах, рванулся было к двери, чтобы скрыться, но его успел ухватить за рукав лысый бородач с кожаной повязкой на глазу, хотя ошеломлен был не менее.

– Мир вам, добрые люди, – чуть тише повторил гость и кашлянул в кулак.

– Вениамин? Кувшинников? Но ведь ты… – Женщина в легкой панике отступила…

– Я Иуда из Кериофа. Вы меня вызывали?

Угрюмую тишину за окнами снова нарушил вой собак. Вслед за этим шумно зашлёпал крыльями бройлерный петух, должно быть, слезая с очередной курицы. А старинные часы, мастерски вмонтированные в грудную клетку человеческого скелета, подвешенного к стене, запоздало пробили полночь: из круглого окошечка выскользнула железная ворона и прокаркала двенадцать раз.

Мужчины стали неотвратимо жестко трезветь. Первым не выдержал атаман Бабура, крепыш в расстёгнутом кителе и мягких яловых сапожках – он метнулся к дальнему столу с напитками и закусками, плеснул в стакан мутноватой жидкости и залпом выпил. Густо крякнув, бросил в рот вялый кружок соленого огурца и погладил пальцами тугие снопики обкуренных усов. Его раскосые глазки недобро перебегали с хозяйки на гостя и обратно.