Ярик

В затяжных сумерках поздней осени, когда ветры, холодные и беспокойные, стучат в окна и шорохом листьев наслаиваются на городской шум, четырнадцатилетний Ярослав возвращался домой. Узкие и серые улицы тонули в полумраке, а слабые огоньки фонарей бросали тусклые тени на его худощавую фигуру. Он шел, не спеша, с поникшей головой, словно обдумывая что-то важное, что не мог бы сказать никому.

Это был скромный мальчик, почти незаметный среди сверстников, всегда с книгой под мышкой и взглядом, ускользающим от чужого внимания. В школе же Ярослав становился удобной мишенью для их насмешек и злых шуток. Одноклассники находили удовольствие в том, чтобы издеваться над его неловкими движениями, старой одеждой и каким-то, на их взгляд, слишком тихим и странным поведением.

Школа была для Ярослава не местом для получения знаний, а местом выживания, местом, где каждое утро начиналось с ожидания нападок. Он привык прятаться, избегать случайных взглядов, заранее угадывать, где можно сесть так, чтобы не привлекать внимания. Однако этим ничуть не спасался – даже когда его не трогали, он ощущал на себе тяжелые взгляды, будто подстерегающие его до первой возможности.

Дома всё было тоже непросто, но как-то спокойнее. Мать – женщина, уставшая и измученная – содержала его как могла, и, хотя он замечал, как усталость все больше сжимает её плечи, он знал, что для неё он единственное дорогое, что осталось в ее жизни. Она порой упрекала его за молчаливость, боясь, что эта странная тишина делает его еще более уязвимым. Но что бы могла сделать мать? Она сама чувствовала себя как птица, оказавшаяся в чужом вольере.

Время от времени, словно ночной кошмар, в их квартиру возвращался отец. Мужчина с запавшими глазами, тяжелым взглядом и глухим, хриплым голосом, насквозь пропитанный алкоголем. Когда он появлялся, их дом наполнялся тягостной атмосферой. Ярослав видел, как мать стремительно тускнела при одном его появлении, как вспыхивали меж ними короткие споры, пока в конце концов она не выставляла его за порог с тяжелым сердцем и тихим отчаянием. Тогда снова воцарялась тишина, но уже другая, болезненная, словно тревога, что вот-вот взорвётся новой бурей.

Так проходили дни Ярослава – в ожидании боли и в привыкании к ней. Лишь в книгах, которые он всегда носил с собой, он находил минуты забвения. Слова, погружаясь в его мысли, превращались в яркий мир, где ему не нужно было прятаться, где его герои были смелыми и свободными, где правда звучала на каждом шагу. Он знал, что таким как герои его книг не станет, но книги поддерживали его, дарили силу, хотя он и не верил, что когда-нибудь сможет выйти из этого сумрака, в котором его словно заперли.

Тем вечером, вернувшись домой, он скинул рюкзак на пол и, не разуваясь, прошёл к своему столу. Его комната была скромной: деревянный стул, стол, стопка книг у стены и лишь одинокий свет настольной лампы, светивший чуть тускло, как сам Ярослав. Он сел и открыл книгу. В её строчках он мог потеряться, уйти куда-то далеко, где мог забыть о тех издевательствах, что остались за школьными стенами, о холодной улице, о тревожном доме и об отце.

Ярослав долго сидел над книгой, погруженный в чтение. Лишь спустя несколько часов он услышал, как хлопнула входная дверь. Шаги матери, тихие и медленные, заставили его вздрогнуть. Он встал и вышел в коридор.