Не спрашивай меня про любовь. Боюсь, ответ тебе не понравится. Все, что о ней нужно знать – сцены порнофильма. Весь ее смысл – зачатье еще одного существа, обреченного на полвека страдании. Что ни говори, любовь всего лишь первородный грех. Добропорядочное название животной страсти. Гнусная процедура пошивки простенькой одежки сомневающемуся ангелу. Типа бородатый Биг Босс на облаке говорит своему офисному планктону: «Это кто тут у нас хотел повышения зарплаты? Кому не нравятся условия работы? Тебе, светоносный? Ну-ка снизойди-ка на район! Глянь как другие живут! Убедись, в моем офисе не так-то и плохо. Ага, вот и Адамчик Евку обрюхатил. Как нельзя кстати. Специально под тебя костюмчик подогнали» И процесс шитья, сам по себе, перепихон. Что-то во что-то входит, колит, пробивает. Затем выходит. Снова входит – выходит. Извергает в окровавленную ткань гноеподобную, тягучую, как нить, субстанцию. Одним словом – вязка. Жуть. Ни сам процесс, ни тем более результат, в принципе, нравится не могут. Подумать только, мое тело швейная машинка! Пэчворк для смутьянов небесной канцелярии. Нет уж, как-нибудь без меня. Сорри.
– Пап, я в туалет хочу.
– Сильно хочешь? Не потерпишь?
Я вообще не хотела в туалет. Просто, скучно. Телефон забрали на входе. Заняться нечем. От слова совсем. Сиди и пялься на белые стены. На привинченные к полу стулья. На стол с перегородкой. На образцы дурацких форм, заявлений, жалоб. На еще трех посетителей. Сидят уткнувшись в бумаги. Делают вид что их здесь нет. На кислое выражение лица за плотным стеклом с надписью «Дежурный»
– Нет! – заныла я. – Сильно хочу.
– Сейчас, погоди.
Папа подошел к стеклу. Кислое выражение дежурного, на секунду, сменилось любопытством. Должно быть у босса небесной канцелярии было такое же, когда кто-то из ангелов посмел заикнуться о повышении зарплаты.
– Не положено, – ответил металлический голос репродуктора.
Поникши, папа вернулся на место.
– Велено терпеть, – сказал он и вздохнул.
– Сколько терпеть? – я понимала, вопрос не по адресу, но надо же о чем-то поговорить.
– Не знаю, доцик, – папа еще раз вздохнул. Он не любил государственных учреждений. Поход в поликлинику, паспортный стол, банк, не говоря про ЖЭК, вызывали в нем истерику. Даже почта. За посылками из «Алика» ходила я или мама. – Чего это нас сюда позвали?
– Ой! Который раз повторяю, не знаю. Я ничего не творила, никому ни хамила, по интернету не шастала.
– Может кто из одноклассников, с твоего телефона …
– Паааап! – как же он меня достал. – Никому я свой телефон не давала!
– А может когда домашку делала? – он аж просиял от тупой догадки. – По химии, там, или по физике. Дала запрос и даже не поняла.
– Нееет, – протянула я, закатывая глаза. – Слово «Бомба» в поисковике не писала. Вообще нигде не писала. И «Гил» не писала, и на марши не ходила. Оставь меня в покое.
Я отвернулась, не в силах больше слушать его бред. Он опять вздохнул.
– Ну так в чем же дело? Ладно бы полиция. А так эти …
Словно подслушав его вопрос, лязгнул электронный замок. Открылась серая бронированная дверь. В комнату вошла женщина. Присутствующие напряглись, как участники лотереи перед оглашением победителя.
– Кроитори! – объявила она, строгим властным голосом.
Папа подскочил:
– Это мы! Мы – Кроитору!
