Зона невозврата

Граница Калифорнии и Орегона

Очнулся Кен Прэйджер от того, что в его правый глаз больно ткнулось дуло дробовика. Кен приоткрыл левый: посреди слякотной полянки, утиснутой меж стволами могучих секвой, был водружен деревянный крест. Крест полыхал: взвихряясь, рвались в темную высь золотые жгучие искры.

По горлу Кена вкрадчиво-теплой струйкой сбегала кровь – видимо, прежде чем упереться в глаз, ствол дробовика чиркнул по кадыку. И тут сверху грянул голос, задав вопрос, от которого Кен внутренне сжимался все эти последние полгода. Вопрос, который, в зависимости от того, что на него ответить, мог стать смертным приговором. И, что еще хуже, исходил он от блондинистой фурии, которая, собственно, и давила сейчас Кену стволом на глаз.

– Кто ты такой? – ледяным голосом спросила она. – Говори, ну?

Прэйджер с беспомощным сипом завозился, а белокурая бестия чуть отвела ствол, так что поодаль, сбоку от пылающего креста, открылся силуэт мужчины в балаклаве. Скрестив на груди руки, он стоял в зловещем молчании, судя по всему, тоже дожидаясь ответа.

– Вы знаете, кто я, – вытеснил Прэйджер надтреснуто-пугливым голосом лжеца, причем лжеца уличенного. Он выпростал руку в комковатую грязь, порываясь приподняться. – В чем вообще дело?

– А вот это нам скажешь ты, – пригвоздила женщина, хлестко загоняя в казенник патрон; ствол дробовика упирался теперь Кену в середину лба. – Ну так что, дубль два? Только на этот раз без вранья. Только правду.

– Правду? – с нервным смешком переспросил Кен.

Если по правде, то Прэйджер теперь уже и сам не знал, кто он такой. Еще полгода назад он был спецагентом Кеннетом Прэйджером – верным семьянином и опытным, на хорошем счету, сотрудником АТО[1]. Но тут большие шишки из Бюро предложили ему «уйти в подполье», став Кенни Эдвардсом – бывшим морпехом, жизнь к которому повернулась задом, зато задала новую и вроде как истинную цель: избавить Америку от тех, кто пятнает себя отсутствием белого цвета кожи.

Правда, уже вскоре обнаружилась одна досадная закавыка: для того чтобы убедить в своей новой сущности других, надо вначале проникнуться ею самому. А затем, усугубляя и без того двусмысленное положение, да еще и вопреки тому, что дома осталась жена, Прэйджера к тому же угораздило по уши влюбиться. Так что минувшие шесть месяцев размыли контуры его сущности настолько, что он теперь и сам не мог бы толком ответить на вопрос, кто он такой. Даже самому себе.

Между тем чувствовалось, как белокурая бестия подналегает плечом на приклад: кружок дула все больней впивался в кожу.

– Нам нужен ответ, Кенни, – процедила она.

Прэйджер сморгнул назойливое сеево дождя. «Гни свое», – так, кажется, гласит инструкция? Прописная истина. Если б они знали, они бы не выпытывали. А его бы уже не было в живых.

– Вы знаете, кто я, – упрямо повторил Прэйджер, на этот раз собранно, с неспешной весомостью на каждом слоге.

– Что ж, ладно, – вымолвила женщина и едва заметно кивнула кому-то у Кена за спиной. – Может, это освежит тебе память.

Утробно заурчал дизельный двигатель, и на поляну, чавкая шинами по грязи, въехал черный мини-вэн, остановившись буквально в трех шагах. Из кабины вылез еще один тип, тоже в маске, и подобравшись к боковой дверце, картинным жестом отодвинул ее вбок. Когда он хватался за ручку, на фаланге пальца у него мелькнула татуировка – меленький трилистник. В скудном белесом свете потолочного фонаря предстало пространство салона. На полу там сидели две согбенные фигуры: женщина лет сорока и паренек, по виду еще подросток. Кроме бечевки на руках и ногах и обматывающего рот скотча, на них ничего не было. Увидев, кто это, Прэйджер на нервной почве безудержно разблевался.