Понятье сторон

Сквозь прозрачную завесу дождя, обрамляющую серое тусклое небо, улицы старого города предстают во всей своей угнетающей красе. Мокрые, облезлые дома, с их обветшалыми фасадами и покосившимися окнами, напоминали судьбы заблудших людей. Их стены, терзаемые временем и судьбой, хранили воспоминания о тех, кто когда-то жил здесь, мечтал, любил и страдал. У каждого был свой рассказ, но в эту дождливую пору звучал лишь тихий стон, едва различимый, словно он был всегда тут, под слоями холода и непогоды. Каждый звук здесь, от шороха ветра до тихого стука капель по крыше, казался предвестием неведомой скорби, которая пронизывала пространство, впитываясь в камни и деревья, в саму душу города. Дождь, этой холодной слезой зимы, смывал холодную плитку тротуара, по которым нищие с черными зонтами бредут, как тени в надежде выискать свой свет. Но, несмотря на унылую картину, где каждый взгляд обнажал тоску, мы заглянем в одно окошко…

Очнувшись от краткого сна, он уставился в потолок, в его голове не было совершенно не каких мыслей, не идей, не фантазий, в общем, одна лишь пустота. Снова, помутневшие глаза и застывший ужас на его лице, запекшаяся кровь из носа, синие, дрожащие руки, закаменелые кости, судороги, оттягивающие всю плоть в земле, слезы, катившиеся по щекам, и, с уст не разборчивый тихий бред. Минут десять, впрочем, лежал он неподвижно в своей постели, лихорадочное состояние не покидало его, всё видимое утратило свой цвет, размытые контуры предметов слились в серые фигуры. Он слышал только одно – ритм своего сердца. Внезапно, поток воспоминаний хлынул в сознание, и он вновь увидел лица, давно забытые, но каждое из которых было пропитано разными воспоминаниями, они сменялись с друг-другом, чередуясь, словно сговорившись. Вскоре, однако ж, чувства Сени стали яснее и отчетливее, он зажмурившийся, переводил своё дыхание, испарина текла по его челу. Вскоре, он мягко улыбнулся, он овладел собой…

– Было без малого пять часов утра, как паренёк шестнадцати лет, Арсений Держин, или же по-домашнему Сеня, пробыл в «лихорадке», в общем…Гм! Ну, и что ж было дальше?» – ожидающе спросил Дмитрий Лукич, единственный брат матушки Сени, собственно дядя, приезжавший только по особенным случаям.

– Так, Арсеньюшка, брат мой, попытавшийся встать на своих слабых, (очень слабых ногах!) Вдруг, так и упал на пол, без сознания! Я как только услышала этот грохот, я так сильно испугалась… – Софья Лукинична, не удержавшись взрыдала, вытирая слёзы своим батистовым платком.

– Опять ты нюни развела! – раздраженно произнес Дмитрий Лукич, протирая свои веки, – можешь ты без своей сырости хотя бы здесь обойтись? Уже надоела всем. Каждый раз одно и то же. Она ещё и мать, да тут уж, как говорится: «dieu ne pouvant être partout, alors il a créé la mère», комедия одна, комедия! – грубо вскрикнул брат Софьи, в его взгляде было нечто пламенное. Он, наклонившись чуть ближе к Софье, усмехнулся, в его голосе прозвучали нотки разочарования: «Всё-таки, может тебе бы стоило в присутствии меня быть более спокойной?»

– А может матери на колени ещё встать? – в дверях показался силуэт парнишки, он взъерошивал свои волосы и потянувшись зевнул, после, его взгляд остановился на дяде, – Всё-таки, может тебе бы стоило в присутствии меня быть более спокойным? – он нахально усмехнулся, с каким-то даже высокомерием взглянул на того. В тот самый момент мать бросилась сыну на шею, заливаясь слезами и крепко обнимая его. Её сердце переполнялось радостью, перемешанной с тревогой. Арсений мягко улыбнулся и ответил на объятия матери, ласково поглаживая её голову, стараясь успокоить. В сторонке Дмитрий стоял, скрестив руки на груди, и наблюдал за этой сценой. Его мысли были смятены; он чувствовал себя лишним. Не в силах выносить это ощущение, он решил покинуть гостиную.