Помогите найти ребёнка

Холодно в осеннем лесу, зябко. Алексей мелко вздрогнул, когда колкий ветер вгрызся в его коротко стриженный затылок. Обвёл взглядом частокол голых стволов, деливших лесной массив на серые и буроватые полосы. Выше, над головой – ветви, словно паучья сеть, ловят низкое тучное небо. Скоро дождь. И без него промозгло, а станет совсем неуютно. Каменка в это время года всегда такая: насупившаяся, неприветливая. Не нужны ей гости, не рада.

На ближайшей берёзке, чахлой, с обломанной верхушкой, под натиском ветра покрякивала оргалитовая табличка. Рыжая краска с неё совсем сошла и теперь предупредительную надпись почти не различить. Алексей помнил её с малолетства. Местные прибили, а всё равно – нет-нет, да и забредёт сюда кто. В основном, чужаки. Свои-то знали, что соваться нечего.

Они с братом мелкими тоже по глупости бегали: чем больше нельзя, тем больше хочется. Только возвращался из этой лощины не каждый. За год до семи человек могло пропасть. Особенно дети.

Алексей опустил взгляд под ноги, на ковёр из скрюченных, побуревших листьев – что-то светлело меж них. Нагнулся, выгреб смятую листовку. Жирные чёрные буквы: «Помогите найти ребёнка», а ниже – фото Машки, серо-бурое, как вся эта поздняя осень.

На оригинале, с которого делали тираж, навсегда застыл ясный день. Машке только исполнилось шесть. Кудри русые, мамины, а глаза – озёрно-голубые, дедово наследие. Неугомонная растрёпа носилась по лужайке перед сельской развалюшкой, ни на секунду, не выпуская из рук Тосю – плюшевого зайца, подаренного папкой в день рождения. Подбежит: улыбка щербатая – опять молочный выпал. Заглядывает снизу-вверх, глаза хитрющие: «Сфоткай, пап!».

Первая дождевая капля плюхнулась на детские щёки, расплылась. Алексей бережно смахнул её с образа дочери. Глубоко вдохнул сырой воздух, а у самого в глазах так и щиплет. Проморгался, аккуратно сложил листовку вчетверо, сунул в карман.

– Киря! – окликнул он.

Брат обернулся, давно ждал его сигнала. Ветер, настырно лезущий Алексею под куртку, словно бы заметил новую жертву и тут же въелся в курчавую бороду его спутника. Тот зябко вжался в капюшон, подошёл ближе.

– Ну, что, идём?

Алексей кивнул.

Они прошли тропой, едва уловимой под бурьяном и слоем опада. Ближе к холму остановились. Летом зелень укрывала бы его от сторонних глаз, но облысевший по осени, теперь он выпирал среди стволов, как бугристая башка вросшего в землю гоблина. Пещеру на западе холма Алексей представил разверстой пастью этого гиганта, той самой, куда они сейчас добровольно собрались влезть. Огромный старый дуб на вершине-макушке заманивал в тенёта взмахами почерневших листьев-ладоней, в ветвях тревожно хрипело вороньё. От зловещего пейзажа слабела и без того хрупкая надежда на успешность поисков.

– Прости, зря я тебя позвал, – голос Кирилла вывел его из гнетущих раздумий.

Алексей взглянул в лицо брату: его губы плотно сжаты, брови галкой сошлись над переносицей.

– Нет, ты меня прости, что бросил вас тут с мамкой. Надо было раньше приехать.

Кирилл дёрнул щекой, отрывисто выдохнул. Вина читалась в его глазах. Голубых, как у их бати – единственное, что сохранилось от Туманова-старшего. У Алексея они как у мамки, разного цвета. Уже потом, переехав в город, от врача он услышал про гетерохромию. Что это не опасно, просто такая особенность. Но в детстве это считалось уродством, за которое деревенские пацаны дразнили нещадно.