Лагерь «Тасмания»

– Максим Ивашин. Тринадцать лет. – ответил я на вопрос вожатого о том, кто я такой и как меня звать. Вожатый этот рослый, головы на три выше меня, с вытянутым, к низу слегка вздутым и прыщавым лицом, в квадратных очках, с большими карими недовольными глазами. Ему лет восемнадцать и в моих глазах он представляется недосягаемой вышиной. Такой здоровенный, он, наверное, уже многое знает о жизни, хотя и не выглядит особо крутым.

– Тебе в девятый корпус. Пошли, а то заблудишься. – произнёс он, хмыкая носом.

Я обернулся и увидел опущенный бело-красный шлагбаум, за которыми стоят мои родители и машут мне руками на прощанье. Чуть дальше за ними парковка, на которой стоит наш старенький синий «Форд».

Напоследок я взглянул на эту картину, запечатлел в своей памяти. Я делаю так, когда приходится расставаться с родителями, чтобы сфотографированный в моей памяти пейзаж поддерживал меня в трудные или одинокие времена.

– Пойдем. Я из-за тебя не собираюсь обед пропускать. – недовольно вякнул вожатый. Я прихватил свою спортивную сумку, пошёл рядом с ним, украдкой его осматривая. Он носит кожаные сланцы на носки и джинсовые бриджи. На теле жёлтая футболка, сзади которой красными буквами написано: «Детский лагерь Тасмания». Спереди на его футболке болтается бейджик, на котором напечатано чёрным по белому: «Александр Владимирович Сидоров. Вожатый. 9 корпус».

Мы пошли по тропинке, по обе стороны которой раскинулись кусты можжевельника. Сверху, среди ветвей деревьев, пробиваются тёплые солнечные лучи. Пение птиц доносится где-то сверху.

Вожатый старается не смотреть на меня. Он глядит прямо перед собой, но порою его левый глаз косится и замечает мой настырный взгляд. Тогда нос его недовольно хлюпает, а палец его подтягивает очки ближе к переносице.

Вскоре мы прошли затенённые ветвями деревьев можжевеловые кусты, и оказались на зелёной поляне. Дальше видны двухэтажные кирпичные здания, у входа которых оформленные в бордюр участки газона. От бордюров идут асфальтные площадки, а у одного из корпусов на этой площадке натянута волейбольная сетка.

– Это жилые корпуса. – пояснил вожатый, кивая в сторону двухэтажных зданий.

Я пригляделся. Там, где заканчиваются асфальтные площадки, начинаются пыльные тропинки, на которых кое-где выглядывают мощные корни деревьев. Эта паутина вытоптанных детьми тропинок соединяет девять корпусов, на каждом из которых висит окрашенная в синий алюминиевая табличка с цифрой корпуса.

Чуть дальше от корпусов, ближе к лесу, видна круглая деревянная веранда, разноцветная крышаа которой совсем облезла. На лавке внутри сидит два мальчугана, весело машущих ногами.

С вожатым мы дошли до девятого корпуса. Он распахнул входную дверь, выкрашенную в коричневый, зашёл внутрь. Дверная пружина скрипнула, растягиваясь, и тут же сжалась. Я едва успел сообразить и прошмыгнул внутрь. Дверь громко захлопнулась за мной.

В глаза мне бросились обшарпанные стены коридора, на которых внизу оборваны обои и кое-где отваливаются куски штукатурки. По обе стороны коридора стоят деревянные двери, подобные входной, на которых мелом нарисованы номера комнат. Поднявшись на второй этаж, мы прошли до комнаты под номером двести семнадцать. Здесь вожатый остановил меня.

Я огляделся. Похожий коридор, как и на первом этаже, да вот только жилые комнаты здесь по левой стороне, а по правой – многолетние мутные окна в полусгнивших рамах, на которых кое-где ещё осталась бирюзовая советская краска. По скрипучему деревянному полу снуют мальчишки примерно одного со мной возраста. Странное дело – я заметил, что у одного из них подведён тушью левый глаз. Другой носит нечто на манер ирокеза, но у него слишком короткие волосы и поэтому гребень завалился набок и почти полностью распушился. Ещё один мальчуган, который помладше, щеголяет в одних только чёрных колготках и едва успевает за мальчиками постарше.