Пострусские

© Дмитрий Юрьевич Алтуфьев, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вчера советские, сегодня российские: идентичность мегапопуляции, обитающей промеж бывших национальных республик СССР, остается проблемой.

Нулевые дали свой ответ на запрос идентичности: это люди, которым нравится хорошо жить. Всё. Но время прошло, и суровый 2014-й ясно спросил любителей хорошо жить за идентичность.

Здесь неизбежность. Титульные жители Татарстана и татары, и россияне. Восточные славяне, песок Империи, бывают россиянами, но: либо «полными россиянами», людьми без иных маркеров, либо «русскими», русскими по племени.

Ряд ситуаций в России остро ставил вопрос «русских россиян». Им, бежавшим с Кавказа и средней Азии, не помогала диаспора и «своё» государство: их легко грабили, легко убивали, и единицы вставали на защиту «соплеменников». Памятная манифестация Манежки собрала агрессивную и организованную, но субкультуру, пусть по причине межплеменного конфликта.

Воинствующие девяностые показали природный актерский дар популяции: вчера бравые десантники, следователи, шоферы стали органичными бандитами, структурирующимися не по этническому, а по корпоративному принципу. Великие защитники русского имени прожили девяностые субкультурой, от «Памяти» до бритоголовых мобов: популяция же зализывала раны да тосковала по ушедшей идеократии.

Проблема идентичности, пережив и девяностые, и нулевые, требовала решения, и аннексия Крыма актуализировала взрыв понимания себя. Мы поняли.

Кем не являемся. «Русские» юго-востока Украины сделали Харьков и Днепропетровск оплотом украинского государства. Русские идеологи занялись рекрутированием адептов в пушечное мясо для Новороссии, и вновь проявилось: нет русских как племени. Те, кто видел Русь племенем, либо ушли в субкультуру, либо обратились в донбасский кокс.

Вспышка триумфа «Русского Мира» стала символом его падения. Суть рассыпчатой русской массы, атомизированных, живущих разными идеями, вещами и символами индивидов, как имеющих потенциал общности бородатыми демиургами не раскрыта.

Одно очевидно: отчасти мы племя. Племя с неразвитыми механизмами племенной взаимопомощи. Племя огненного потенциала. Ведь антропологическое качество популяция не потеряла, а культурно мы остаемся носителями великого наследия русских классиков. Стало быть, будущее в виде тихого умирания нам не светит.

Мы будем жить и соединяться, но иначе. Привычка жить автономно от государства, привычка тянуться к «своим» сообществам дает нам шанс выстроить жизнь по-новому в будущей России. Либо Построссии.

И если русские принадлежали стране, государству, то оставаться ли русским после страны и после государства? А время «после» показывает себя.

Не коррупцией как становым хребтом вертикали власти и не монополией на насилие, проявленной региональным лидером. Не превращением армии в ЧВК по призыву: когда заплаканной матери говорят, что сын вместе с десятком сослуживцев погиб на учениях.

Нет, время «после» являет себя усталостью от страны. Серого государства, серой коммерции, ежесекундной борьбы за собственное достоинство, горечи ненужности ума и таланта стране-симулякру. Время «после» оставляет ли нас русскими?

Ответ однозначен и нерационален. Мы не племя, и Дмитрий Алтуфьев раскрывает как суть кризиса идентичности, углубляющегося по распаду Союза, так и путь популяции, сегодня по привычке называемой «народом».